Такова наша позиция!

Аналогично двум «типам» теорий Лем вводит в рассмотрение два типа языков. Это – дискурсивный (мыслительный) язык и операциональный язык (язык действий). Было бы удивительно, если бы Лем вдруг «предпочел» дискурсивные языки. Если бы он стал обсуждать способы «повышения дискурсивности». А здесь есть что обсуждать!

Лем, разумеется, верен себе. Операционный язык – хорошо, мыслительный – плохо!

Мы не станем разбирать всю аргументацию автора в связи с языком; это было бы повторением. Мы разъясним лишь два понятия, к которым он прибегает, – понятие монады по Г. В. Лейбницу и понятие синтетического априорного суждения по И. Канту.

Термин «субстанция» в истории философии обычно служил для обозначения неизменной первоосновы всего сущего, бытие которой постулировалось. Есть меняющиеся состояния и свойства, а в противоположность им – говорили философы – неизменная первооснова – субстанция. Некоторые философы считали, что такая субстанция – одна, другие – что их две или три. Иные же считали, что таких субстанций много или даже бесконечно много. Эти воззрения получили названия монизма, дуализма и плюрализма.

Плюралистом и был как раз Лейбниц, он верил, что число субстанций бесконечно. А свои субстанции называл «монадами». Вдобавок он считал, что монады не обладают протяженностью, что это, так сказать, метафизические точки. (Мы используем доступное сравнение с материальными точками механики.) Монады были к тому же «простыми». Их единственным атрибутом являлось мышление (тогда как единственным атрибутом материальной точки является ее масса). И, наконец, монады не взаимодействовали друг с другом: Лейбниц говорил, что они «не имеют окон».

Короче, это были эдакие «коконы души», «дифференциалы духа». Но даже и без окон каждая монада обладала способностью отражать всю Вселенную.

Этот образ и привлекает Ст. Лем, чтобы проиллюстрировать чисто мыслительный (скверный!) язык.

За цитатой читатель может обратиться к тексту автора.

Второе понятие, которое мы разъясним, это понятие синтетического априорного суждения по И. Канту (1724-1804). Мы процитируем с некоторыми сокращениями Б. Рассела[180]:

«Наиболее важной книгой Канта является “Критика чистого разума...” Цель этой работы состоит в том, чтобы доказать, что хотя никакое наше знание не может выйти за пределы опыта, тем не менее оно частично априорно и не выводится индуктивно из опыта. Априорная часть нашего знания охватывает, согласно Канту, не только логику, но многое такое, что не может быть включено в логику или выведено из нее. Он выделяет два различения, которые у Лейбница смешаны. С одной стороны, существует различие между “аналитическими” и “синтетическими” суждениями, с другой стороны – различие между “априорными” и “эмпирическими” суждениями...»

«Аналитическое» суждение – это такое суждение, в котором предикат является частью субъекта. Например, «высокий человек есть человек» или «равносторонний треугольник есть треугольник». Все такие суждения следуют из закона противоречия: утверждать, что высокий человек не есть человек, было бы внутренне противоречиво. «Синтетическое» суждение – это такое суждение, которое не является аналитическим. Все суждения, которые мы знаем только благодаря опыту, являются синтетическими. Мы не можем просто путем анализа понятий открыть такие истины, как «вторник был дождливый день» или «Наполеон был великим полководцем». Но Кант в отличие от Лейбница и всех других предшествовавших ему философов не допускает обратного, т.е. того, что все синтетические суждения известны только благодаря опыту. Это приводит нас ко второму из вышеуказанных различий.

«Эмпирическое» суждение – это суждение, которое мы не можем знать, кроме как с помощью чувственного восприятия, либо нашего собственного, либо чувственного восприятия тех, чье словесное свидетельство мы принимаем. Факты истории и географии относятся к этому типу; такими же являются законы науки – всякий раз наше знание их истины зависит от данных наблюдения. «Априорные» суждения, с другой стороны, являются такими, которые, хотя они и могут быть извлечены из опыта, когда они известны, имеют, по-видимому, другую основу, чем опыт.

Ребенку, изучающему арифметику, может помочь восприятие двух шариков и двух других шариков, и, наблюдая их вместе, он воспринимает четыре шарика. Но когда он усвоит общее суждение «2+2=4», ему не потребуется больше подтверждения примерами; суждение имеет достоверность, которую индукция никогда не может дать общему закону. Все суждения чистой математики являются в этом смысле «априорными».

Это деление Кант создал в рамках своей философии. Характеристику философии Канта – родоначальника немецкого классического идеализма читатель может найти в «Философских тетрадях» В. И. Ленина. Сама же идея Лейбница – Канта о различии аналитических и синтетических суждений продолжает свою жизнь в современной логике.

Вот к каким представлениям кантовской философии прибегает Лем, когда говорит, что организм своими зародышевыми клетками высказывает синтетические априорные суждения. Они «синтетические», потому что новые и справедливые (так как обеспечивают выживание) и априорные (ибо верны до опытной проверки ).

Здесь мы приспустим занавес и перейдем к оценке последней главы книги «Пасквиль на эволюцию», а затем и к нашим общим замечаниям и оценкам.

Речь пойдет об автоэволюции человека. Сама эта идея вряд ли может вызвать возражения с методологической точки зрения.

Лем рассматривает автоэволюцию с позиций футурологии, он относит ее к третьей фазе цивилизации. Лем выделяет различные ступени автоэволюции. Сначала – «консервативная техника» – пересадка органов и протезирование. Когда Лем еще писал свою «Сумму», эта ступень уже началась.

Около двух тысяч человек в мире живут с пересаженной почкой, делаются попытки пересаживать печень, и, наконец, сенсационные пересадки сердца. Мир, затаив дыханье, следил за выздоровлением Филиппа Блайберга – второго пациента, прооперированного Кристианом Бернардом. На очереди – пересадка целого «блока» сердце – легкое. Медицина обретает свободу пластики. Надпись на воротах заводов Форда «Помни, что Бог создал человека без запасных частей» – начинает устаревать.

Эксперименты доктора Л. Петруччи из Милана по выращиванию человеческих зародышей in vitro потрясают сознание людей. По страницам газет мелькает имя Олдоса Хаксли, а социологи, кибернетики и биологи спорят о социальных и моральных последствиях экспериментов Л. Петруччи. Автоэволюция началась!

Но пока это первая ступень, начало первой ступени. Пока это «одобрение», как говорит Лем, основного «конструктивного плана», данного природой. Вторая, более далекая ступень – реализация программы-максимум биотехнологии, т.е. формирование все более совершенных типов человека. Это растянутый на столетия и тысячелетия план создания «следующей модели» Homo sapiens.

Чтобы начать вторую ступень, надо знать слабые пункты в «конструкторской деятельности» Природы, и Лем дает обзор возможных «обвинений».

Зная недостатки, можно начать перестройку. И здесь Лем выводит на сцену еще один персонаж – терапию генотипов.

Мы говорили уже об открытии Менделя и о последующем натиске ученых на проблему жизни. Мы упоминали о работах по расшифровке генетического кода. Терапия генотипов – еще одно следствие из работ Уотсона и Крика.

Идея здесь чрезвычайно проста и наглядна.

Нужно найти специфические «агенты» (скажем, молекулы или вирусы), которые исправляли бы дефектные хромосомы – дефектные нуклеиновые кислоты. Такой «агент» должен был бы «присоединяться» к ДНК, «вырывать» из нее «испорченный блок» и вставлять на его место «исправный».