- Прошла весна, настало лето,

Спасибо Васеньке за это,

- не удержался он и, подражая материнскому голосу, выпалил вслух.

- Бесчувственный ты, - сказала жена. - Кричишь о первородстве, а родную мать ни в грош не ставишь. Тебе ее ругать не за что.

- Как сказать...

- Не за что. Женщина, которая ради сына пошла на мезальянс, - уже Жанна д'Арк.

- Не кривляйся.

- А что, "гробик ребенку и ужин отцу", - пропела и показала мужу язык. - Жалко мне тебя, Лешка. Только не изображай смертельно обиженного. И с аспиранткой ты наплачешься и с Игиными идеями насидишься. Да, да и не спорь. Все кончится большими сухарями и адвокатами!..

- Много ты понимаешь!

- Сколько надо. Я же не говорю, что всего этого, о чем поет Бороздыка, не будет. Может, и будет. Может, произведут капремонт, заменят балки и перекрасят фасад. Только малярам и архитекторам никогда не светит. Вспомни Барму и Постника.

- Не каркай!..

- А ты не высовывайся. Кто опережает свое время, тот не доживает до следующего...

- Тебе бы лекции читать!..

- А что - буду! И статьи писать буду, и монографии! Все у меня, Лешенька, будет, а у тебя небо в клеточку, как говорят у нас в милиции! Эх ты, товарищ прокурора! Десять лет науку долдонишь, а ни черта не понял. Музыку заказывает тот, кто платит, а танцует меня тот, кто меня ужинает.

- Сейчас уже не то.

- Что не то? То самое. И сколько ни дуйся, приемного отца не переплюнешь. Ты у него плясать будешь, а не он у тебя.

- Отца академик съест.

- В данном случае, возможно. Но этому... - Марьяна назвала Героя, ... тоже не пофартит. И он - плясун и лабух. В общем не советую:

Никому не говори,

Залепи газетою,

- пропела, переделав на свой лад скабрезную частушку.

Они еще долго спорили, пока Марьянины родители не вернулись с завода и Сеничкиных не позвали к обеду. У Фирсановых доценту всегда бывало не по себе, а теперь из-за неладов с женой он вовсе был не в своей тарелке и поэтому много пил и острил, большей частью не к месту. И, чего с ним никогда не случалось, рассказал при теще и свояченице пару сомнительных анекдотов.

- Разошелся, - усмехалась Марьяна, отчасти радуясь, что заботы о пьяном муже уведут ее от разговора с матерью, ошеломленной внезапным приездом дочери и зятя.

"Нет, я здесь не нужна, да и Женька психовать будет. Поздно ты очухалась, подруга", - сказала себе.

Ей стало грустно и зябко, и хотя Лешка, даже подвыпивши, не был ей неприятен, но его нежные и деликатные пассы не смогли побороть ее одиночества и тоски.

Утром они проснулись поздно, слонялись по пустой квартире, сходили в поселковый кинотеатр, где шел трофейный фильм из собрания Геринга, и потом разгуливали по платформе, с нетерпением ожидая Бороздыку, словно он был веселым и любимым родственником.

9

- Ты что, не радуешься? - спросила Валентина, снимая синее суконное пальто с цигейковым воротником. То ли от неожиданности ее визита, то ли надеясь, что визит не слишком продлится, Курчев не помог ей раздеться и не предложил сесть. Теперь, когда она стояла перед ним в зеленой вязаной кофте, в черной юбке и красных ботинках с желтыми облезлыми каблуками, по его лицу проползла невеселая ухмылка, и девушка, не поняв ее, на всякий случай сказала:

- Воспитанный, называется! Разве так гостей встречают?

- Садись, - сказал лейтенант и сам скинул шинель. - Ремонт, видишь. Не до гостеприимства.

- Незваный гость хуже татарина? Да? - робко усмехнулась девушка, которая тоже не знала, как себя держать. Вся ее храбрость ушла на то, чтобы явиться по этому, с трудом выманенному у "летчика" Залетаева адресу. Но теперь, сидя в оклеенной газетами комнате, она, хоть и пыжилась и напускала на себя разбитной вид, все-таки отчаянно трусила.

- При чем тут татары? Я и сам, может быть, татарин, - улыбнулся Курчев. Несмотря на пестроту одежды, девушка ему нравилась. Он боялся ее и себя и надеялся как-нибудь, не оскорбив, побыстрей спровадить. Степанида сегодня отгуливала ночное дежурство и могла явиться с минуты на минуту.

- Иди врать. Какой ты татарин?! Не похож.

- А фамилия? А плешь видишь?

- Фамилия не татарская, а от курчёнка. А потом они не плешивые. У них борода плохо растет, а волосы густые. У тебя плешь от старости.

- Спасибо.

- Точно. Ты вон какой - слепой, лысый и толстый. Китель расставлять надо.

- Угу. Чего еще?

- А ничего... Плохая у тебя комната. Обстановка - людям показать совестно. Москвич, называется. Интеллигенция!

- Угу, - повторил Борис, понимая, что за руганью начинаются слезы, а за слезами жалость и нерегулируемые поступки. Девушка все еще ему нравилась и его не укололи "слепой, лысый и толстый". Но она ему нравилась не настолько, чтобы броситься на нее очертя голову, и загубить жизнь себе и ей. Он понимал, зачем она пришла. Это была последняя ее попытка, проба, что ли, чтобы не казниться потом. Инженер Забродин был красив, не лыс и не слеп, разве что не худее Курчева, но что-то было, видно, в нем не того, раз девчонка сбежала в пятницу с объекта и тайком пробралась в эту оклеенную газетами комнатенку.

- Ты извини меня. У меня клей сохнет, - соврал он и вышел в кухню поставить на газ чайник.

"Может, Степанида уже вернулась, - постучал в комнату соседки. Познакомлю их и живо намахает Вальку".

- Извини, - повторил, возвращаясь в комнату и отодвигая к стене стол, чтобы было где развернуть обои.

- Дай помогу, - сказала девушка.

- Измажешься.

- А ты гимнастерку дай, - и, не дожидаясь помощи лейтенанта, сама откинула крышку чемодана, вытащила из-под толстовских томиков хлопчатобумажную гимнастерку и отцепила от нее почерневшие серебряные погоны с вовсе черными скрещенными пушками.

- Отвернись.

- Нет, - зевнул Курчев, следя с интересом за ней и думая, что теперь ее даже с помощью соседки отсюда не выкурить.

- Ну и смотри на здоровье, - покраснела девушка, расстегнула и сняла кофту. С открытыми руками и плечами она не выглядела такой худой, и грудь, прикрытая новой голубой комбинацией, казалась крепче и больше.

- Ничего, впечатляет, - улыбнулся лейтенант.

- Ты старый, - девушка всунула голову в гимнастерку. - Коротко. Брюки возьму, - сказала, оглядывая свою черную длинную юбку, лишь наполовину спрятанную под хлопчатобумажным хаки.

- Халат возить надо, - не выдержал Курчев и пошел за чайником.

Девушка, не снимая красных ботинок, натянула бриджи, потом сняла юбку и повесила вместе с кофтой в шкаф. Бриджи были ей широки и она, заправив в них гимнастерку, перепоясалась узким брючным ремнем.

- Чем не Швейк? - подмигнула вернувшемуся лейтенанту.

- Английский новобранец. - В бриджах и гимнастерке молоденькая монтажница нравилась ему куда больше.

"Влип ты, парень", - сказал себе.

Девушка работала легко и быстро, прихлопывая узкие белые полосы обоев к стене, продевая их под электрическую проводку и выстригая.

- Ничего, а? - спросила, когда первая стена от двери до окна была готова. - Только белыми зря. Вот те, с полоской, - кивнула на рулоны, сложенные на шкафу, - лучше были.

- Темно здесь, - сказал лейтенант.

- Ничего не темно. Тюлевые повесишь, снаружи не видно, а свету не мешает.

"Совсем влип", - снова подумал Борис. Ему нравилось, как она работает, споро и весело. Он не успевал на полу намазывать полосы.

- Сдвигай мебель. Здесь короткие надо, - сказала девушка и присела на корточки, проклеивая между окон и за трубами парового отопления. Штаны на ней пузырились, но все равно она была стройная и ладная, и оттого, что они работали вместе, стала ему ближе.

- Вторая готова! - крикнула девушка, подражая артиллерийским командам.

- Шальная, - сказал, отодвигая шкаф к двери.

- А что - не доволен?

- Мне-то что? А вот Севка обрадуется. Севка был унылый инженер Забродин.

- Высохнет - газету видно будет, - задумчиво поглядела девушка на оклеенную стену, не отвечая на вопрос.