С этими словами я протянул Сипиону руку, которую он омочил своими слезами, не будучи в силах вымолвить ни слова, настолько бедняга был огорчен вечной разлукой со мной. Это доказывает, что плач наследников не всегда является замаскированным смехом.

Итак, я собирался перешагнуть роковую грань. Но ожидания мои не оправдались: доктора покинули меня и, предоставив свободу действий, тем самым спасли мне жизнь. Лихорадка, от которой, согласно их предупреждениям, я должен был отправиться на тот свет, прошла сама собой, как бы для того, чтоб их обличить. Я стал постепенно поправляться, и болезнь оказалась для меня благотворной, ибо я обрел полное душевное спокойствие. В утешениях я уже не нуждался: презрение к богатству и почестям, порожденное мыслями о приближающейся смерти, больше не покидало меня, и, став самим собой, я благословлял свою опалу. Я благодарил за нее небо, как за особую милость, и принял твердое решение не возвращаться более ко двору, даже если б герцогу Лерме вздумалось меня снова призвать. Теперь я мечтал только о том, чтобы купить хижину и вести там жизнь философа, если только мне когда-либо удастся выбраться из тюрьмы.

Мой наперсник одобрил это намерение и сказал, что хочет ускорить его осуществление, а потому думает вернуться в Мадрид и похлопотать о моем освобождении.

— У меня зародилась идея, — добавил он. — Я знаком с одной особой, которая может вам помочь: это очень толковая девица, которая состоит в горничных у кормилицы инфанта и пользуется ее особенным расположением. Постараюсь уговорить ее, чтоб она настроила свою госпожу. Словом, я сделаю все, что возможно, чтобы вытащить вас из этой крепости, которая все же остается тюрьмой, как бы хорошо с вами здесь ни обращались.

— Ты прав, — отвечал я. — Ступай, друг мой, не теряя времени, и принимайся за хлопоты. Дай бог, чтоб мы уже были в нашем убежище!

ГЛАВА IX

Итак, Сипион отправился в Мадрид, а я в ожидании его Прибытия занялся чтением. Тордесильяс доставлял мне больше книг, чем я мог одолеть. Он одалживал их у одного старика командора, который читать не умел, но тем не менее завел себе прекрасную библиотеку для того, чтоб его принимали за ученого. Особенно нравились мне нравоучительные сочинения, так как я находил в них на каждом шагу места, поощрявшие мое отвращение к двору и пристрастие к уединению.

Прошли три недели, а о моем ходатае не было ни слуху ни духу. Наконец он вернулся и радостно объявил мне:

— На сей раз, сеньор Сантильяна, я привез вам отрадные вести. Госпожа кормилица взялась ходатайствовать за вас. Я уговорил камеристку и обещал ей сто пистолей, если ее барыня упросит наследного принца, чтоб он выхлопотал вам освобождение. Инфант, который, как вам известно, не может ей ни в чем отказать, согласился замолвить за вас слово перед королем. Я поспешил известить вас и немедленно же возвращаюсь в Мадрид, чтоб окончательно наладить дело.

С этими словами он покинул меня и отправился ко двору.

Его третья поездка продолжалась недолго. По прошествии недели мой молодчик вернулся и сообщил, что принц, хотя и не без труда, добился у короля, чтоб меня выпустили. В тот же день сеньор комендант подтвердил мне это известие и, обняв меня, сказал:

— Слава богу, любезный Жиль Блас, вы свободны! Двери этой тюрьмы для вас открыты, однако на двух условиях; которые, быть может, очень вас огорчат, но которые я, к сожалению, принужден довести до вашего сведения. Его величество запрещает вам появляться при дворе и приказывает, чтоб вы в течение месяца покинули пределы обеих Кастилий.

— Напротив, меня это очень радует, — отвечал я. — Одному богу известно, какого я мнения о придворной жизни. Я ждал от короля только одной милости, а он оказал мне целых две.

Удостоверившись, что мне вернули свободу, я приказал нанять двух мулов и на следующий день, простившись с Когольосом и тысячекратно поблагодарив Тордесильяса за проявленные им доказательства дружбы, уехал из Сеговии вместе со своим наперсником. Мы весело направились в Мадрид, чтоб взять у сеньора Габриэля наши два мешка, в каждом из которых хранилось по пятьсот дублонов. По дороге моей сотоварищ сказал мне:

— Если мы недостаточно богаты, чтоб купить роскошное поместье, то все же можем приобрести недурную земельку.

— Я буду вполне доволен своей судьбой, если мы обзаведемся хотя бы хижиной, — отвечал я. — Несмотря на то, что я не прожил и половины своего века, мне так надоела мирская суета, что я намерен жить только для самого себя. Кроме того, скажу тебе, что я составил себе приятнейшее представление о сельском существовании и смакую его заранее. Мне кажется, что я уже вижу цветистый луговой ковер, слышу пение соловья и журчание ручейков; то я развлекаюсь охотой, то рыбной ловлей. Вообрази себе, друг мой, все разнообразные удовольствия, которые ждут нас в уединении, и ты придешь в такой же восторг, как и я. Что касается пищи, то чем проще она будет, тем лучше. Нам довольно и куска хлеба: если нас будет мучить голод, то мы съедим его с таким аппетитом, что он покажется нам лакомством. Наслаждение зависит вовсе не от качества утонченных яств, а от нас самих. Это тем более верно, что наибольшее удовольствие я получал совсем не от тех обедов, где царили изысканность и изобилие. Умеренность — это кладезь наслаждений, великолепный для сохранения здоровья.

— Разрешите сказать, сеньор Жиль Блас, — заметил мой секретарь, — что я не вполне разделяю ваше мнение относительно умеренности, которой вы меня прельщаете. К чему нам довольствоваться пищей Диогена? Наше здоровье нисколько не пострадает, если мы будем хорошо питаться. Поверьте мне: раз, слава богу, у нас есть возможность усладить свое уединение, то нам незачем превращать его в юдоль голода и бедности. Как только мы купим усадьбу, то необходимо будет снабдить ее хорошими винами и всякими другими припасами, приличествующими разумным людям, которые покинули общество не для того, чтоб отказаться от жизненных удобств, а для того, чтоб наслаждаться ими с большим спокойствием. «То, что есть в доме, — сказал Гезиод, — не приносит вреда, но отсутствие чего-либо может оказаться вредным». Лучше, — добавляет он, — обладать необходимыми предметами, нежели только желать, чтоб они у вас были.

— Черт возьми, сеньор Сипион, — прервал я его, в свою очередь, — вы читали греческих поэтов! Где это вы изволили познакомиться с Гезиодом?

— У одного ученого, — отвечал он. — Я некоторое время служил в Саламанке у педагога, который был великим комментатором. Ему ничего не стоило состряпать в мгновение ока огромный том. Он составлял его из разных отрывков, которые заимствовал у еврейских, греческих и латинских писателей, имевшихся в его библиотеке и переводил на испанский язык. Состоя у него в переписчиках, я запомнил множество сентенций, столь же замечательных, сколь и та, которую вы только что от меня слышали.

— В таком случае вы должны были здорово нашпиговать свою память, — заметил я. — Однако вернемся к нашему проекту. В каком же из испанских королевств почитаете вы за лучшее устроить наше философское пристанище?

— Я стою за Арагонию, — возразил мой наперсник. — Там есть дивные уголки, где можно жить с приятностью.

— Ничего не имею против, — заявил я, — пусть будет Арагония. Надеюсь, что нам удастся раскопать там местечко, где я найду все те удовольствия, которые рисуются моему воображению.