Мысли Мити не существовали сами по себе, отдельно от дел. Он не боялся, что пропадет в дороге, среди множества незнакомых людей. Среди этих людей были его братья, и никто из них не знал, что его нашли в дерьме, никто не станет дразнить его Дикарем. Если бы Митя боялся, что пропадет в дороге, он бы разучился свистеть на дудочке. Как-то он спросил Корнея, почему не все птицы поют. Корней объяснил, что поют непуганые, а если птицу испугать, она уже не будет петь.

Все Митины вещи поместились в школьный портфель, этот портфель можно было носить и за плечами. Его Мите подарил когда-то Адам. "У Адама тоже в городе нет братьев. Если бы он не поехал помирать, я бы взял его с собой". Митя помылся и обулся в башмаки, в которых ходил в школу. Они ему жали немного, он их не обувал целое лето.

Никто на Верхнем Валу не видел, как он уходил. Все еще спали. За мостом Мите встретилась собака Пупейко. Она появилась внезапно, но Митю не испугала. Он знал, что собака не укусит, если не бояться ее. В душе и теле Мити нигде, ни в одном уголке, не было страха, собаке не за что было его укусить. Она только обнюхала его и вздохнула тяжело. Она была понурая, жалкая. В портфеле у Мити был кусок хлеба, он отдал его собаке. Она и хлеб только обнюхала. Она шла за ним до кургана, а там отстала. С кургана, медленно махая крылами, взлетела какая-то большая птица, имени которой Митя не знал. Он тоже попробовал взлететь, побежал, махая руками, но у него пока что ничего не получилось. "Птицы умеют ветер захватывать. Надо уметь ветер захватывать".

* * *

Адам, который уезжал к Любе навсегда, вернулся на Верхний Вал вскоре, через несколько дней, в вечерний час. Здесь его встретил старик Копеич, с удовольствием сообщивший ему, что, пока он отсутствовал, его дом ограбили.

Грабители унесли из дома почти все его имущество, даже одежду, вряд ли бывшую им впору, даже словари мертвых языков. Оставили они Адаму лишь кое-какую чепуху, вроде книжки о знаменитых деятелях - гражданах Шумска. Ночью Адам лежал на старой деревянной кровати, оголенной ворами до досок, и читал про полковника Донцова-Тхоржевского, бывшего в Шумске градоначальником в позапрошлом веке. Полковник за свою жизнь совершил немало подвигов, но в одной битве он потерпел сокрушительное поражение. Он хотел сделать Шумск и окрестности его настоящим Эдемом. На голых холмах по его воле должны были произрасти цитроновые рощи, в долах виноградники, в сухих балках открыться источники вод... "Красиво! Dahin, dahin, wo die Zitronen bluhen".

Но, увы, скончался полковник, и все, что он успел сделать, вернулось в первобытный вид. Холмы оголились, балки высохли, виноградники задичали. "Полковник, твоя любовь умерла с тобой!"

Адам в своей бессоннице ходил по дому и собирал соль с голых стен. Ему хотелось говорить с кем-нибудь, хоть с грабителями, опустошившими его дом. О чем он хотел с ними говорить? Конечно, о любви... "Это ложь, друзья мои, будто жизнь есть случайное сцепленье атомов и, значит, можно воровать без оглядки. Только с любовью, уверяю вас, только с любовью ваши дела будут иметь завершенность, - бормотал он, озирая стены, с которых воры содрали все, что можно было. - Только с любовью расцветут цитроновые рощи и откроются источники вод..."

Под утро Адам услышал в окно, разбитое грабителями, шум моря, рокот и плеск его волн. "Это камень у порога ожил!" Адам никогда не бывал у моря, но он узнал его голос.

- Слышишь? - спросил он Колпачка, явившегося к нему спозаранку.

Колпачок ничего не услышал. Он пришел узнать, не продаст ли Адам теперь, после ограбления, дом свой по его, Колпачка, цене. Еще он рассказал Адаму про находку Митей клада. Колпачок был уверен, что Митя, дурень этакий, которому надо было молчать про клад, пропал навсегда, убитый кем-то. Адам, странное дело, был согласен с тем, что Митя погиб.

- Видно, Корней его к себе забрал. Ну что ж, там ему будет лучше. В нашей жизни ему не было места. Жизнь наша, Колпачок, скупая нищенка. Не любит она своих детей. Ты не поверишь, во мне, новорожденном, не было двух кило веса. Вот так встретила меня жизнь. У нее не нашлось лишнего килограмма мяса для нормального веса мне. Но в чем же дело, Колпачок? Почему у нас такая неизбывная нищета? Почему нам вечно не хватает вдоволь даже хлеба?

Все это Адам говорил, пошагав со двора и дальше, по улице. Колпачок поспешал за ним, жадно слушая, что говорит Адам, и ничего не понимая. Ему подумалось, что Адам должен знать что-то про клад, найденный Митей, он хотел спросить об этом, но Адам говорил не умолкая. А по широкому шагу его было видно, что он знает, куда идет, и Колпачок старался не отставать. Они шли куда-то в переулки Верхнего Вала. Солнце уже поднялось высоко, стало жарко, неестественно жарко для утреннего еще часа. На перекрестке Адам с Колпачком столкнулись с Попрыгунчиками, которые тащили на плечах чье-то тело, засунутое с головой в мешок. Из мешка торчали босые грязные ступни. Попрыгунчики орали песню: "У солдата выходной, пуговицы в ряд... Не обижайтесь, девушки, но для солдата главное..." За ними на велосипеде ехал Алеша. В руке его была синяя тетрадка, с которой он отпевал покойников.

- Скорей, скорей... - командовал Попрыгунчикам Алеша. - Большой зверь сдох, похоронить надо.

Попрыгунчики торопились, пытаясь и с покойником подскакивать. Лица их были багровые, залитые потом.

- Это Цмок! - вскрикнул Колпачок. - Видишь, шесть пальцев на ноге. Ух ты, помер!

- А мне обидно, - сказал Адам. - Человек и не жил как следует, ничего у него не было, а его уже хоронить торопятся. Вот человек, вот удел его! Годы унижений, жесткая постель, черствый хлеб... Мне обидно! Я сам старый нищий! Я никогда не ел досыта хлеба любви. Куда эти дураки тащат его? В реку, что ли?

Это все Адам говорил, уже следуя за Попрыгунчиками с их ношей. Колпачок не отставал от него. На следующем перекрестке всю процессию задержал Шерстобитов, кативший на мотоцикле по делам службы. Даже не разглядев, что тащат дураки, лишь завидев тяжелый мешок на их плечах, Шерстобитов сразу понял, что здесь совершается что-то такое, что он, как официальное лицо, должен запретить или позволить. Алеша запротестовал было против его вмешательства, Шерстобитов ответил словами категорическими, государственными:

- Нельзя! Запрещено! Если бы вы живого несли хоронить, тогда пожалуйста. Но тут мертвое тело, труп!

Он принялся обследовать труп Цмока. Вокруг начала собираться толпа. Осмотрев тело покойника на предмет повреждений, Шерстобитов стал обшаривать его одежду. Толпа сомкнулась. Всем интересно было взглянуть, что там в карманах Цмока. В карманах не нашлось ничего, кроме горсти сухарей и нескольких мелких монет. Толпа была разочарована. Шерстобитов посмотрел проницательным взглядом на сухари и сказал:

- Все ясно.

- У него в руке что-то есть! Вон блестит... - заметил Колпачок.

Шерстобитов скомандовал всем отступить подальше и взялся за кулак Цмока так, будто в нем была граната. Никто, однако, его команды не послушался, даже наоборот, все стиснулись, и те, кто оказался ближе к трупу, заметили, что в кулаке действительно что-то проблескивает металлом между средним и безымянным пальцем. "Деньга! Золотая, что ли?" - "Похоже, часы. Золотые, точно!"

Шерстобитов напрасно пытался разжать пальцы нищего. Они закостенели, кулак Цмока был как узел, затянутый намертво. Из толпы подавали советы, предлагали помощь. Шерстобитов разъярился. Из своего кармана он выхватил наручники и защелкнул их на запястьях Цмока.

- Стоять! Не двигаться! Я майор Шерстобитов.

В эту минуту из переулка показалась свадьба, которая, видать, гуляла уже не первый день. Все гости были распарены, утомлены, несколько человек тащили телегу с ряжеными: мужчины, переодетые в женское, женщины - в мужское. Один из ряженых держал огромную бутыль с водкой и готов был наливать всякому, кто встретится. Гехт наяривал на аккордеоне танец "семь-сорок". Некоторые пытались бить ногами в асфальт, остальные едва тащили свои ноги. Позади всех со скучными лицами шли жених и невеста. Свадебная толпа наехала на толпу, окружавшую мертвого Цмока, и все перемешалось. Ряженый с бутылью полез угощать каждого, кто желал. Некоторые из зевак, выпив стаканчик, тут же принялись со свежим пылом скакать "Семь-сорок". Орал что-то Шерстобитов. Алеша запел: "Господи, помилуй!.." Адам со стаканом водки в руке говорил назидание жениху и невесте. Жених и невеста нервно спорили между собой. Пьяная баба в штанах и с нарисованными усами кричала частушки. Никто никого не слышал. Никто не услышал и того, что было услышано кое-где в других, тихих местах в городе: нежную, удивительно приятную мелодию, которая зазвучала с неба. И которая превратилась вдруг в свист, в рев.