Ника склонилась над раскладушкой, устраивая Максу скромное походное ложе. Вдруг она неясно почувствовала, что рука Макса коснулась её спины, и легкое ласкающее движение спустилось вниз, по позвоночнику. Она не шелохнулась, выжидая. Движения стали настойчивыми, почти требовательными. Ника выпрямила спину и в упор посмотрела на Макса, не снимая его рук, которые уже оказались на бедрах. Он, не говоря ни слова, потянул её к себе, и уткнулся головой в живот, впитывая запахи её тела. Ника продолжала молчать.

- Ника, - приглушенным голосом заговорил Макс, - Ника, как я ждал этой минуты.

- Зачем? - глухо спросила Ника.

- Неужели ты не понимаешь, что я цепями прикован к тебе? Я не могу смотреть, как ты сидишь в лапах этого бабуина. Что он смыслит в любви? Что он может оценить в тебе? Только "фактуру, жопу, грудь"? Ну, это его любимые места?

- Оставь Леху в покое. Ты его не знаешь.

- Мне на него наплевать, я не могу смириться с мыслью, что он стоит между мной и тобой.

- Он не между. Он рядом со мной. Я сама его выбрала.

- Но почему он? Он же двух слов связать не может в одно предложение? У него манеры царя Зулусов. Он погубит тебя Ника.

- А может, мне такой нравиться? Может, я хочу, чтоб меня погубили, - без уверенности в голосе ответила Ника.

- Типичная философия русской женщины - бьет, значит любит. Он уже доказал свою любовь? - Макс начал расстегивать Никины джинсы, будто бы в поиске синяков.

- Макс, не надо, - слабо сопротивлялась Ника.

- Ника, солнышко, - Макс бормотал, будто опьяневший. - Ника, я хочу тебя, я только об этом и могу думать, я с ума сойду, Ника.

"Солнышко" почувствовала, как в ней растет похотливая женская волна. Мысли и до этого не четкие, совсем смешались. Она ощущала, что ей до дрожи хочется, чтобы крепкие, ласковые руки Макса не оставляли её тела и продолжали свое мягкое движение по изгибам её бедер и груди.

Он посадил её к себе на колени, глаза в глаза, затем губами стал мягко исследовать её грудь и шею, покрывая их влажными, теплыми поцелуями. Руками он освободил её от джинсов, преодолев неловкость позы, и начал расстегивать штаны.

В Никиной голове мелькнул в последний раз вопрос, за чем она это делает, но остановить свое разохотившееся тело она уже не могла.

Через короткое время она ощутила Макса внутри себя и, повинуясь пляшущему ритму, задергалась в его объятиях. Она начала проваливаться в бесконечную негу. Воспоминания умерли в эту минуту.

16

В тот год февраль выдался особенно капризным. Тридцатиградусные морозы сменяли сопливые оттепели, нанося жестокие удары по сосудистой системе. Ника часто чувствовала головную боль, раздраженность и какое-то странное чувство неустроенности. Помимо прошедшей экзаменационной сессии, сдать которую, по счастью, удалось всем, а Макс вышел из неё круглым отличником (он шутил, что словосочетание "круглый отличник" фонетически напоминает ему "круглый дурак", но был нескрываемо доволен), помимо последовавших за ней каникул (вся компания ездила в подмосковный дом отдыха), величайшей факультетской новостью была предстоящая свадьба Лели и Макса.

Лишенная живых красок Леля, расцветала на глазах. Она подсвечивалась счастьем изнутри. Они подали заявление в ЗАГС через неделю после того, как Макс сделал Леле предложение. Эта новость явилась большой неожиданностью для их друзей, потому что почти дружеские отношения, сложившиеся между Лелей и Максом, не предвещали скорого вступления в брак. В большей степени это поразило Лелиных родителей. Евгения Викторовна принципиальных возражений не имела, однако, она не могла понять, к чему такая оперативность. Она хотела бы, чтобы Леля прежде закончила университет, выбрала специальность, а потом бы связывала себя матримониальными узами. Но Леля так горячо молила её понять, что она просто не может существовать без Макса, угрожая все равно уйти из дома, и жить во грехе, что податливая Евгения Викторовна сдалась. Отец Лели вообще не проявил никакого интереса к тому, что дочь собирается замуж, потому что он был занят составлением федерального послания президента парламенту. День свадьбы был назначен на 13 февраля - оставалось немного времени, чтобы достойно выдать дочь замуж. Евгению Викторовну немного смущало, что Макс не собирался приглашать своих родителей на свадебное торжество, объясняя это тем, что они очень заняты и приехать из Лиссабона все равно не смогут. Они прислали открытку, которую он показал ей, где неразборчивым профессорским почерком были написаны скупые слова поздравления сыну в связи с грядущими изменениями в его холостятской жизни. В конце было приписано четверостишие, написанное португальским поэтом XV века, которое Евгения Викторовна понять не смогла. В свободной интерпретации Макса оно звучало приблизительно следующим образом:

Если ты сорвешь в саду розу,

Впитавшую свежую утреннюю росу,

То твой день будет наполнен благолепием и ароматом

Ее трогательных, нежных лепестков...

Если ты выбросишь розу, насладившись её прелестью,

То краски твоего дня померкнут вместе с её смертью...

И так далее. Внимательная Евгения Викторовна усмотрела в этом четверостишии подозрительную метафору, неуместную при данных обстоятельствах, но объяснила это чудачеством свихнувшихся литературоведов.

Между женихом и его будущей тещей возникли также трения по поводу устройства самого свадебного торжества. Макс, ссылаясь на ограниченность в средствах, настаивал на скромном семейном обеде. Евгения Викторовна, как мать, выдающая замуж единственную дочь, мыслила куда масштабнее. Между ними не прекращались жаркие кухонные споры, пока, наконец, под давлением Лели жених на сдался, отдав все приготовления на откуп Евгении Викторовне. Она, почувствовав свободу, взялась за дело с энтузиазмом кавказской свахи. Целыми днями мать висела на телефоне, обзванивая всех своих подруг, которые когда-либо имели отношение к браку. Настоящей находкой стала её давняя университетская приятельница, которая на днях выходила замуж в восьмой раз. Гостиная Лелиного дома теперь была завалена журналами со свадебной тематикой, а сама Леля должна была таскаться с мамой по салонам, где профессионально льстящие продавщицы проносили для примерки ворох платьев, туфель, флердоранжей и прочих аксессуаров для новобрачных. Евгения Викторовна даже задумала купить костюм Максу, но тут новобрачный проявил завидную твердость. Он сказал, что ещё в детском саду сам выбирал себе колготки и шорты, и уж как-нибудь сумеет подобрать для себя пару брюк с пиджаком. Мать Лели немного огорчилась, потому что все женские платья, увиденные её в журналах всегда сопровождались костюмом жениха, безукоризненного, в мелких деталях, сочетавшегося с нарядом невесты. Макс мог нарушить гармонию.