- Добро, мужики! Давай, пошевеливайся! - Шофер поправил за козырек белую фуражку с кокардой в виде желтого морского якоря и залез обратно в кабину.
"Есть шанс, есть! - Ишача аккуратно отодвинул дрожавшую перед глазами веточку, мешавшую разглядывать двор Моргалия. - Ага, это точно последняя машина. Вон, новых уже минут пятнадцать не видно. А то сновали как мавки в мае, только успевай считать!"
Вывернув обе двулоктевые руки назад, лембой стал разглаживать шерстяные завитки на пояснице.
"Надо быть готовым. Спина-то затекла... Катастрофного бы сюда! Горазд он приказывать, сам бы здесь посидел!... Эх, Ишача, Ишача, трудна судьбина-незадача!..."
И лембой предался воспоминаниям...
Он вспоминал, как на полуострове Хунукка, среди сосенок в бору, катался после дождя во мху, как с русалками по ночам в озере купался, как по субботам, выполняя свои обязанности, гадал девкам, хлопая их ладонью по выставленным в темноту распаренным задам. Девки визжали и прятались обратно в баню, но были очень довольны, поскольку хлопок теплой мохнатой лапой был хорошей приметой и сулил богатого жениха.
Почти доволен тем своим существованием (хранитель бани, бабай на хуторе дядюшки Арно - чего уж лучше!) был и Ишача, но его позиция по табелю соответствовала всего лишь минус двум, а как хотелось большего!...
Как-то раз весной, прогуливаясь вдоль берега озера в туманных сумерках, Ишача обнаружил нечто, в дальнейшем круто изменившее его существование.
Среди плоских, отшлифованных прибоем камней лежало нечто.
То ли лембой, то ли лешак, то ли чародей - понять было трудно, поскольку контуры тела постоянно менялись, как отражение в мутном зеркале. Вдобавок вокруг лежащей переливчатой массы скопилось великое множество темных лягушат, которые образовали большое и черное, постоянно шевелящееся, одеяло с дыркой в середине.
Эти лягушата только-только перестали быть головастиками, только-только хвостики отбросили и по влажному в лес хотели бы уйти, но попались. Словно силой какой-то они оказались околдованы, словно тело, лежащее в центре одеяла, держало их рядом, не пускало...
"Откуда тогда лягушата взялись? Ведь рано еще было, только снег сошел... Зачем ему нужны были? Подзаряжался от них, что ли? Откуда он вообще сам-то взялся? Может прибоем вынесло... Вблизи, когда переливаться перестал, совсем на лешего был похож. Леший и леший, только нижняя часть вся в больших рыбьих чешуинах. Стонал и бузины просил... Но я-то знаю, что ослабленному нельзя сразу бузину давать - полный разлад головы с телом будет... Забродивший цикутный отвар и резаный борщевик ему поднес - запас от прошлого сезона недалеко хранил, в лесочке под елочкой-трехлеткой, быстро сбегал... После третьего глотка ожил, Купром-Чаромутом назвался... Ох, как благодарил! Лучшим среди бабаев называл, обещал позицию поменять, лембоем сделать... А я-то уши развесил, захотел новой жизни попробовать! Как вместе на омегаплане летать, так Ишача не заменим! Теперь-то Его Пуэрперальность невзлюбил меня, потому как в слабости и голым его наблюдал на бережку... Ох, лучше бы в бабаях остался... И почему тогда по берегу в другую сторону не пошел?"
Горестно вздохнув, Ишача сорвал новую веточку бузины.
Между тем двор Моргалия опустел. Однако лембою было строго-настрого указано произвести изъятие пергамента без свидетелей, и поэтому он решил подождать еще чуть-чуть для верности.
"Зря я тогда Купра-Чаромута на свои гранатовые копи привел. Чего на меня нашло? Похвастать захотел! Ведь я один знал, где гранатовая жила на Хунукке проходит. Родненькое мое местечко! Бывало, устанешь, притомишься, заглянешь туда вечерком, найдешь кусок жирного сланца побольше, разломишь, а внутри все темно-красными камнями усыпано. Крупные, с голубиное яйцо... И свет заходящего солнца на них играет, глубину проявляет, будто в самую суть вещей по россыпям розовых трещинок пробирается..."
Когда Ишача и выздоравливающий Купр пришли на месторождение, то Чаромут сразу же словно забыл о существовании бабая, кинулся собирать и отламывать куски породы и, орудуя подобранным с земли костылем от шпал, как стамеской, вылущил полтора десятка камней.
Потом сел под елью, начал трясти камни в сомкнутых ладонях и гнусаво причитать: "красный в зеленый, пуэрперантракс, антракс-пуэрперолог, Чаромуту откройся, камень гневливый... красный в зеленый, звездный антракс, перейди в андрадолог, Купру цветом силу добавь, гроссуляр-космолог...".
Ишача стоял метрах в двадцати от Купра-Чаромута, слышно и видно было очень хорошо: ладони Чаромута раскрылись - гранаты из темно-красных стали изумрудно-зелеными.
Закинув голову далеко назад, Чаромут, судорожно дергая угловатой растопыркой кадыка, принялся глотать камни по одному.
"Как только в глотку пролезли?... Замызганную войлочную шляпу я ему раньше дал и пальтишко старенькое, у добряка Арно все стащил, обидел хозяина... Не голым же по лесу ходить?... Так засверкала на нем та одежка и вмиг преобразилась. Чесучовым пальто сделалось, с подкладкой красивой, а шляпа фетровой с полями. Ноготь на большом пальце, которым камни в рот запихивал, позеленел... И уже никакой не Купр-Чаромут, а Его Пуэрперальная Минус Шестая Позиция... Силу от зеленых гранатов какую приобрел! Взбодрился весь... Потом уже в заброшенной шахте Цеппелин нашел, омегаплан для перевозки соорудил, уговорил с собой ехать... А в результате - тебе Ишача, дураку неотесанному, простаку деревенскому, за все про все лишь лембойство пожаловал! И метку вот на щеке получил, когда кран упал, и мы из омегаплана прямо на горячий Цеппелин вывалились!"
Полностью погрузившись в горькие раздумья, Ишача даже перестал жевать листья.
"А ведь мог бы и я сам Пуэрперальностью стать, сразу через несколько позиций перепрыгнуть... Сколько же я потом гранатов разных наглотал? Не меньше сотни... Давился, а глотал! Не мерянное количество раз заклинание подслушанное произносил, но все зря - не пришла ко мне пуэрперальная сила! Может чего перепутал, а может еще какая-то тайна есть?..."
Тяжелая рука легла на покатое плечо лембоя, и совсем рядом зазвучал голос, очень похожий на недавно раздававшийся у Моргалия. Но теперь в произносимых словах появился завораживающий гипнотический ритм.
- Ба! Что вижу я? Бывший здесь бабай! Став меченным лембоем, против воли прислужником у Купра время зря проводит он! А Чаромут каков? Утопленника семя... Ведь знает, бестия, что нет, нельзя руками, пуэрперальной зеленью покрытыми, секретик трогать. Удача с формулой вмиг уйдет в небытие! И вот, хитрющий Куприще послал пассивного лембоя на захват...
Ишача обернулся: сзади стояла высокая фигура, увенчанная подобием капитанской фуражки.
На лицо нежданного гостя, дробясь и колясь на носогубных складках, крыльях носа, скулах и надбровных дугах, падали угловатые тени от шевелимых ветром бузинных кустов.
Лицо постоянно менялось, и нельзя было разглядеть детали. Штрихи и линии, затейливо меняясь под контрастным от теней световым давлением, двоились, и, казалось, что неуловимые черты принадлежат двум разным индивидуумам, сосуществующим в одной оболочке.
То ли была у него борода, то ли нет... То ли был он сед, то ли нет...
Узоры теней, наборы разномастных слоев-теней, постоянно меняющиеся конструкции струй-теней, - удлиняясь и истончаясь до серой призрачной пелены, закрывали подбородок, шею и грудь.
В двух ямках подо лбом, на месте глаз, радугой переливались цветные круги, раскрываясь семью разноцветными лентами на щеках. Эти кружащиеся световые ленты, попав на бывшую капитанскую фуражку, приобретали ослепительную сверхчеткость и сверхяркость, вибрировали и двигались, завлекая и завораживая своим гипнотическими бесконечными цветовыми переходами, создававшими из головного убора пришедшего подобие короны.
Желтый якорек - капитанская кокарда - оказался теперь на этой короне. Он быстро развернулся горизонтально, уменьшился и раздвоился.
Два якорька всего лишь миг мелко-мелко дрожали на белом экране. А потом острые концы их стрелок схлопнулись, как книжные страницы, удлинились и захлестнулись через бывшую центральную балку.