Вятич крутнулся, вскидывая меч, да так и застыл.

От родителей ли унаследованная кудесная сила была повинна, другая ли сила, которой так и сочилось это, скалящееся с крыльцового навеса… Так, иначе ли, но чем-то не по-доброму, но по-живому глядящим Кудеславу воспринялся всего-навсего окаменелый от древности ведмежий череп с плошкой внутри. Да, великанский череп, страшный, но мертвый давно, окончательно и невозвратно…

Ой ли?..

…Мерцание живого огня играет плавным шевелением бликов в ухмылистом длиннозубом оскале, подсвеченные будто бы жаром очнувшегося дыхания ноздри вздуваются и опадают — украдливо, потаенно, но, лишь вглядись попристальней, и заметишь… А слюдяной блеск поддельных глаз прорастает осмысленностью, пристальным хмурым вниманьем. Словно бы глаза эти всю бесконечную вервеницу минувших лет только притворялись мертвыми, терпеливо дожидаясь чего-то неведомого, может быть, даже и им самим. И теперь, следя за тобою исподтишка, прикидывают они: а не догадался ли этот вот?.. Не пустит ли он прахом тяжелейший труд бесконечно долгого мучительного притворства? Ради сбережения прадавней тайны не оборвать ли эту никчемную жизнь, которой и так отмерен лишь миг в сравненьи с бессчетными сотнями лет изнурительной смертнокаменной неподвижности?

Как только старец Корочун не опасается держать подобное над дверью своего жилья?

Как только самому Велесу не боязно воплощаться в этакую жуткую жуть?

…Лишь с немалым трудом удалось Мечнику отвести взор, причарованный прадавним ведмедеподобным страшилом.

Над землей курился легкий прозрачный туман — обычный, простой, ничуть не похожий на давешние светящиеся пряди.

А от самого выхода из волхвовской обители тянулась через жилую поляну цепочка довольно хорошо различимых следов. Где смазанный отпечаток оскользнувшегося в грязи постола, где медленно, словно бы недовольно, распрямляющаяся трава, смятая торопливой и видать что отнюдь не скрытной человеческой поступью…

…Никчемность ножен могла сослужить хорошую службу. При ударе эти две сшитые по краям кожаные полосы не помешали бы отточенному железу вкусить вражьей плоти, зато они мешали звездному сиянью порезвиться на клинке игривыми бликами и выдать Мечника стороннему глазу.

Бесшумно, словно не по траве, а над нею скользил пригнувшийся Кудеслав по следу волхва; меч, сжатый в чуть отведенной руке, готов был с одинаковой силой ударить хоть вперед, хоть назад; ленивая, вроде бы даже чуть неуклюжая медлительность каждого из движений дивным образом сливалась в стремительный легкий бег… Вятич радовался, чувствуя, что сызнова стал почти обычным собою. Затылок еще отзывался на каждый шаг тупой скучной болью, однако тело слушалось охотно и споро. Похоже, не только и не столько Любославин удар был повинен в Мечниковой непростительной вялости во время схватки с безглазой тварью…

Появившийся у легкого встречного ветерка привкус смерти Кудеслав почуял, успев пробежать лишь с десяток дюжин шагов.

След старика некоторое время змеился среди редковатого дубняка и вскоре уткнулся в небольшую прогалину, окруженную терновником.

Притаившись в кустах, Мечник некоторое время рассматривал горбатившееся впереди длинное строение (если оно с самого начала предназначалось под стай-ню, то во времена его постройки здешний хранильник был куда богаче конями). Восток все бледнел, в светлой белизне иссякающей ночи хорошо виделись проваленные воротца в ближней стене, два продолговатых бугра посреди прогалины и след Корочуна — огибая бугры широкой дугой, он круто изламывался по направлению к вершине холма и вновь пропадал в кустах.

С этой-то прогалины — не то из налитого беспроглядным мраком строения, не то от слабо серебрившихся в звездном сияньи бугров — и тянуло сладковатым тошным запахом смерти. Давней. Лежалой. Это были кони.

Мечников конь и, очевидно, столь милый Корочуну мерин Сивка.

Обе туши выглядели так, как и должны выглядеть туши только что забитых коней. Но вот головы… Сквозь лохмотья догнивающей плоти уже проглядывали черепные кости.

Медленно обходя конские трупы, изо всех сил сдерживая дыхание, чтобы лишний раз не впустить в себя вязкий смрад нагло оскаляющейся мертвечины, Кудеслав еще раз вспомнил волхвовских присных, оставленных на волю судьбы да ржавых страшилищ. Вспомнил и тут же отогнал это воспоминание.

«Тому, кто передумал грести против ветра, не миновать хоть на миг да развернуться бортом к волне», — говорят урманы. А подставлять борт таким волнам, как нынешние, нельзя ни на миг.

На полпути от страшной прогалины к вершине холма след старика потерялся.

Уверившийся, будто Корочун отправился в Велесово Святилище, Мечник лишь изредка и без прежней зоркости взглядывал под ноги, а потому сперва было вообразил, что прозевал какой-нибудь поворот. Распоследними словами кляня собственную небрежность, вятич возвратился десятка на полтора шагов, и тут выяснилось, что его обращенные к себе самому проклятия были напрасны.

След вовсе не потерялся.

Он просто-напросто пропал.

Исчез.

Посреди открытой поляны.

Поляна как поляна. Вернее, поросший низкой травою округлый горб (будто бы на склоне Идолова Холма вспучился желвак вроде того, каким одарила Кудеславово темя дубинка Любославы), ни тебе кустика, ни деревца… Только из самой макушки бугра торчит трухлявый пень, за которым не то что старику — жабе не схорониться. А хоть бы и была из того пня сносная похоронка — так где он, пень-то, а где следу конец?

На некоторое время утративший остатки самообладания Мечник топтался у горбяного подножия, пытаясь сообразить, мог ли волхв на этом вот самом месте закопаться в землю, тщательно сравняв за собою неминуемо бы получившуюся кочку (обалдевший вятич даже позабыл испугаться, что к исчезновению Корочуна причастны ржавые твари).

Наконец, измучив разум безнадежными попытками разобраться в происходящем, Кудеслав истово взмолился Навьим-хранителям, Велесу, Светловиду и вообще всем богам, сколько их есть на Здешнем и на всяческих других берегах. Взмолился, чтобы дозволили они сей же миг найти трижды по трижды по трижды клятого старика. Найти и, плюнув на почтенье к его сединам да мудрости, от души надавать остатку волхва Корочуна по шее за все его паскудные ведовские выходки.

К чему угодно был готов Мечник, кроме одного: что эта его отчаянная просьба будет исполнена.

Это свершилось мгновенно, вдруг.

Было так, а стало иначе.

Вроде бы и то же звездное небо над головою, та же легкая туманная дымка путается в обступившем горб-бугор дубняке, тот же свежий оборванный след под ногами… Только теперь понятно, почему он — след — оборвался.

Потому, что мокрая лесная трава, хоть и плохо, но умеет хранить следы, а голый камень — нет.

Вокруг бугра, охватывая его сужающимися кольцами, вилась дорожка, выложенная серыми ноздреватыми голышами-валунчиками. От того места, где оборвался след проклятого старца, до бугряной вершины. Почти из-под самых Кудеславовых ног до одинокого пня, который вдруг оказался березой — древней, увечной, всего лишь о трех ветвях.

Там, близ корней дряхлого дерева, мерцал огонек лучины, а перед нею горбился (не то сидя, не то стоя на коленях) одетый в белое человек, и лучинный отсвет влажно подрагивал на его глянцевитой макушке.

— Вот уж я не чаял, что путь к сему потаенному месту можно открыть этаким заковыристым образом! — продребезжал знакомый ехидный голос. —Ну-тка, подымайся сюда, коль уж пришел. Только слышь, — ехидство стариковой речи сменилось строгостью, — чтоб с тропочки ни ногою! Уразумел?

— Уразумел, — буркнул вятич, ступая на дорожку-улитку.

Отправился к вершине бугра он вовсе не потому, что это старик так приказал. Просто-напросто отнюдь не иссякло страстное Мечниково желанье оказаться рядом с морочливым дедкой, желанье, которое, похоже, и открыло Кудеславу доступ в «сие потаенное место». Да, и желание не иссякло, и причина его отнюдь не изменилась. Однако вятич успел вполне овладеть собою и не стал опрометью кидаться вперед.