А в следующее мгновение по ушам вятича будто кузнечными молотами грохнул оглушительный рев, исполненный безграничного неудержимого бешенства, кровожадности, хищной сокрушительной злобы… Разве только исполинское каменное ведмедище, от невыносимой ярости ожив да прянув с вершины Идолова Холма, могло бы тряхнуть землю и небо таким… таким… Или сам Велес. Или дряхлый немощный старик Корочун.

Ведь именно из Корочуновой глотки рванулся этот леденящий душу вопль полузвериной, полубожеской ярости.

В тот же миг перед взором оглохшего Кудеслава мелькнула в стремительном размахе правая рука волхва, который умудрился, не вставая, вывернуться лицом к двери, к наползающей тенеподобной угрозе; и неведомая угроза перестала быть тенью.

Отчаянный скрежещущий визг пропорол неистовый Рев волхва, как тонкое острие вспарывает тяжкую меховую полость. Что-то телесное, человекоподобное вскинулось меж дверью и хранильниковым очагом — вскинулось в рост, но тут же скособочилось, выгнулось, завертелось на месте, мельтеша то ли широченными складками невиданного одеяния, то ли трепаными ржаво-бурыми крыльями.

Ошарашенный вятич так и прикипел взглядом к корчам похожей на человека твари, словно бы норовящей изодрать неимоверно длинными пальцами собственное свое же левое плечо. Лишь уловив рядом с собой какое-то движение, Мечник сумел наконец обернуться к волхву.

И вот тут-то Кудеслав мгновенно очнулся от столбняка. Очнулся потому, что испугался всерьез.

Волхв, оказывается, уже стоял на столешнице, в его дико вздыбленной бороде тлели бегучие зеленые искры, из-под набряклых старческих век полыхала-брызгала вся та жуть, которую хранильник сумел уместить в свой громоподобный рев. А рев-то как раз попритих, осел, исподволь вылепив из себя подвывистую скороговорку:

Мечущиеся, уже готовые к гибели огоньки светочей внезапно полыхнули бешеным зеленым сиянием, швырнув на стены вместо прежних обманчиво зыбких теней полотнища непроглядного мрака; опамятовавшая Любослава прытко отбежала на четвереньках в угол, таща за собою орущего мальца; Остроух дотянулся наконец до рукояти колуна, обхватил ее правой ладонью и мягко вскинулся на ноги…

Человекоподобное невесть что вдруг прекратило вертеться, мерзостный визг его перешел в еле слышимый среди всего прочего надсадный хрип. Мучительно извернувшись, ОНО все глубже и глубже всаживало пальцы правой руки в свое левое плечо. За краткие мгновения неподвижности, которой сковало потвору смертное напряжение всех сил ее наверняка могучего тела, Мечник успел заметить, что потвора эта действительно почти во всем сходна с человеком (кроме разве одеяния). Никаких крыльев у нее, конечно же, не было… однако не было и глаз на посерелом, исковерканном яростью и болью лице…

Хрип страшила обернулся каким-то бульканьем, на тонких губах вздувались и лопались черные пузыри, тонущее под тяжкими складками просторной ржавой одежи тело утратило каменную твердость, обмякло, стало медленно оседать…

Показалось Кудеславу, или в голосе волхва прорезалось-таки торжество победителя? Наверное, показалось. Если же нет, то хранильник обрадовался чересчур рано.

С коротким рыком безглазая тварь выдрала и отшвырнула прочь брызжущий кровью ком собственной плоти. Левая рука чудовища безжизненно повисла вдоль тела, с длинных остроконечных пальцев стекали черно-алые ручейки, но ступни, скрытые подолом ржавой хламиды, прочно уперлись в пол; спина распрямилась и тут же вновь сгорбилась — упруго, хищно, как у готового распластаться в убийственном прыжке могучего зверя; гневливо и вроде бы даже весело изогнувшиеся губы приоткрыли неожиданно густую и крепкую заросль желтоватых клыков…

Тихо стало в хижине волхва. Тихо до звона в ушах — так показалось напрягшемуся, тоже изготовившемуся к прыжку Мечнику. Именно показалось: вряд ли можно было бы счесть настоящею тишиной мешанину из ойканья Любославы, надрывного плача ее мальца, утробного взрыкиванья жуткой потворы и треска очажного пламени, обретающего привычный вид. А вот старец умолк — внезапно, словно бы сам себе рот заткнул.

Ни к чему ведь сделались заклятья да приговоры. Незнаный напастьник выдрал из себя вместе с куском плеча ведовское хранильниково оружие, и теперь… Трудно ли угадать, что будет теперь? Все-таки ржавому чудищу стоило тяжких трудов совладать с Корочуновым ведовством. Какое-то мгновение нездешний напастьник потерял, простоял почти бездвижно, лишь чуть поводя головою из стороны в сторону (вятич готов был клясться чем угодно, что безглазое чудище осматривается). Хотя было ли то мгновенье потерянным? Хлещущий из страшиловой раны ручеек поиссяк да прервался, вроде бы шевельнулись раз-другой пальцы обвислой левой руки… Еще только малая чуть, и, похоже, оклемается ржавая тварь, вернет своему телу целость да силу. Леший знает, как это у нее получается, но ведь получается же! Кудеслав наконец овладел собою. Правда, надежды благополучно выбраться из заварившейся жути (а тем более выволочь с собой хоть кого-нибудь) у него не осталось. Вернее — ПОЧТИ не осталось.

Вот это «почти» и швырнуло вятича в два длинных, давно уже задуманных да продуманных прыжка — к очагу и через очаг. Швырнуло в тот самый миг, когда и ржавый напастьник качнулся с места, вытягивая здоровую правую руку к валяющемуся на полу мечу.

Безглазая потвора явно видела (или что там заменяло ей людское умение видеть?) оружие, и была она к клинку гораздо ближе, чем Кудеслав. И все же вятич успел первым дотянуться до мечевой рукояти. Дотянуться, схватить и, перекатившись по полу, вскочить, заслоняя собою Любославу и плачущего мальчишку.

А ржавая тварь успела лишь попытаться шагнуть к мечу. Потому что подкравшийся Остроух, надсадно хекнув, с размаху обеих рук и всего своего не такого уж тщедушного тела хряснул колуном по обросшей шерстеподобным волосом потворьей макушке.

Любая другая голова, будь она хоть из целого дубового пня вытесана, так и брызнула б. А в эту тяжкое железо вошло, как в мокрую глину: безо всякого толку и накрепко. С гадючьим шипением ржавая тварь крутнулась на месте, оборачиваясь лицом к Остроуху. Тот на какой-то осколок мига опоздал выпустить рукоять топора и от рывка потворы упал на колени. Длиннопалая рука скогтила Корочунова выученика за волосы, протащила по полу и сунула лицом в самый очажный жар. Трескуче полыхнули льняные кучери, отчаянный вопль взметнул с раскаленных углей тучу пепла и жгучих искр…

В следующий миг ржавый безглазый напастьник оставил свою жертву и шустро отпрыгнул — стремительный взблеск меча успел лишь безвредно мелькнуть у вражьего горла.

С поразительным проворством чудище метнулось к двери (кажется, даже не развернувшись к ней передом), всем телом грянулось о крепкую тесовую створку и, вышибив ее, исчезло во тьме.

Как было — с засевшим в черепе колуном. «Ведь даже если просто так приторочить к голове этакую тяжесть — и то бы кто другой не больно распрыгался…» — шмыгнувшая задворками сознания полоумная мысль показалась Кудеславу такой забавной, что он, выронив меч, захохотал, утирая лицо трясущимися ладонями.