Уже в январе-феврале 1992 года после моей лекции в Институте востоковедения РАН, где я подверг критике не отвечавший интересам нашей страны прояпонский курс Ельцина-Козырева, я почувствовал, что в одиночестве не останусь: согласие с моими взглядами стало высказывать в разговоре со мной немалое число научных сотрудников института, в том числе и некоторые японоведы. В их числе был бывший заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС, ставший в те дни старшим научным сотрудником института, Иван Иванович Коваленко, которому еще в дни его работы в аппарате ЦК КПСС была присвоена степень доктора исторических наук и звание профессора. В те дни я с радостью убедился в том, что этот издавна уважавшийся мною человек в отличие от некоторых своих бывших подчиненных не отрекся от прежних взглядов на отношения нашей страны с Японией и остался в спорных вопросах российско-японских отношений на позиции твердой защиты национальных интересов России. Однако значительная часть японоведов, и прежде всего сотрудников отдела Японии, выражая в личных коридорных беседах согласие с моими взглядами, в то же время предпочла не поддерживать меня открыто, опасаясь, видимо, испортить отношения с руководством отдела.
Зато за пределами института я встретил много единомышленников, включая некоторых научных сотрудников Института Дальнего Востока, журналистов, работников практических учреждений и политических деятелей, да и вообще людей самых разнообразных профессий. В дни первых массовых выступлений противников ельцинской власти, прошедших на центральных улицах Москвы в начале 1992 года, я встретил на Манежной площади группу патриотов-энтузиастов, собиравшую среди участников антиельцинского митинга подписи под требованием недопущения уступок Курильских островов Японии. В числе этих энтузиастов оказались такие активисты спонтанного возникшего Комитета защиты Курил как Раиса Филипповна Степанова, Юрий Герасимович Шевелев, Лидия Федоровна Шишкина, Светлана Юрьевна Патрушева - простые русские люди, не имевшие прежде никакого отношения к советско-японскому территориальному спору. Все они были движимы неуемным возмущением предательским поведением Ельцина, Козырева и их беспринципного окружения, готового с выгодой для себя угождать японским националистам, поступаясь при этом российскими землями. Благородная инициатива названных выше и многих других бескорыстных борцов за интересы Отечества, не обладавших никаким политическим влиянием в "верхах", но преисполненных чувствами гражданского долга и преданности своей Родине, как показал последующий ход событий, оказалась не напрасной и дала стимул росту численности рядов добровольных защитников Курил. Их бескорыстная деятельность укрепила и меня в намерении содействовать и далее делу борьбы за сохранение территориальной целостности России на Дальнем Востоке - содействовать, опираясь на мой многолетний опыт противостояния пропагандистскому и дипломатическому натиску японцев, зарившихся на Курильские острова. Смысл своего участия в этой борьбе я видел прежде всего в разоблачении предательской деятельности японских агентов влияния среди российских дипломатов, политиков, журналистов и научных работников.
В дальнейшем я стал тесно сотрудничать с организаторами Комитета защиты Курил, принимая участие в собраниях и митингах, созывавшихся этим комитетом, в качестве одного из докладчиков. В некоторых из этих мероприятий участвовали такие видные общественные деятели как кандидат в президенты на выборах 1996 года Юрий Власов, бывший командующий Тихоокеанским флотом СССР адмирал Омелько, депутат Верховного Совета Сергей Бабурин, ставший позднее вице-председателем Государственной Думы России.
С Сергеем Николаевичем Бабуриным довелось мне близко познакомиться в первые же дни 1992 года. О нем я узнал, еще будучи в Японии, из московских газет. Уже тогда я проникся к нему уважением и симпатией за те яркие патриотические заявления, которые были сделаны им и депутатом Верховного Совета Николаем Александровичем Павловым в ходе их совместной поездки на Курильские острова осенью 1991 года. Потом, где-то в январе 1992 года, один из моих знакомых в институте сообщил мне, что Бабурин через третьих лиц высказал пожелание встретиться со мной. Я, естественно, также изъявил готовность встретиться с ним и сообщил ему через тех же лиц номер своего домашнего телефона. Вскоре Сергей Николаевич позвонил мне и сказал, что в связи с его предстоявшей поездкой в Японию он хотел бы проконсультироваться со мной по некоторым вопросам, касавшимся японской политической жизни. Я предложил ему приехать ко мне на дом, где мы могли бы спокойно и не торопясь побеседовать. И он без малейшего чванства согласился, хотя какая-нибудь другая известная личность его уровня могла бы предложить мне более удобное не для меня, а для нее самой место встречи.
В назначенный час Бабурин приехал в мою квартиру, где и провел вечер за скромным ужином в нашей кухне-столовой. Беседа с ним, касавшаяся как японских сюжетов, так и текущих проблем тогдашней политической жизни нашей страны, оставила у меня приятные воспоминания. Сергей Николаевич произвел на меня впечатление человека обаятельного, деликатного, интеллигентного и простого в обращении с малознакомыми ему собеседниками. В ходе беседы я обнаружил чуть ли не полное совпадение наших взглядов по острейшим вопросам, касавшимся всего того, что происходило в нашей стране и вызывало тревогу за ее будущее. Прежде всего совпали намерения решительно отстаивать Курильские острова от любых посягательств на них японцев. Я предупредил его в этой связи, что приглашение на его приезд в Японию было направлено ему японской стороной не без тайного умысла расположить его к себе, "обратить в свою веру" и побудить к отказу от той жесткой неуступчивой позиции, какую он занимал в отношении японских территориальных домогательств. И действительно, как потом выяснилось, такие попытки японцев вывести Бабурина из числа активных борцов против заведомо прояпонского курса козыревского МИД России имели место в ходе его кратковременного пребывания на Японских островах.
Но, пожалуй, самым главным результатом моей тогдашней беседы с Бабуриным стало появление у меня твердой уверенности в политической принципиальности и порядочности этого молодого государственного деятеля, в искренности и непоколебимости его стремления отстаивать национальные интересы России, ее территориальную целостность и достоинство, невзирая на то, что его политические противники, контролировавшие и силовые структуры, и средства массовой информации, намного превосходили его по своей силе. С этого момента, несмотря на то, что Бабурин был для меня по возрасту человеком другого, нового, поколения, я неизменно с большим внимание относился к его политическим шагам и заявлениям, и, как правило, последующий ход событий подтверждал их правильность.
Большой симпатией проникся я тогда же и к другу и политическому соратнику Бабурина тогдашнему депутату Верховного Совета Николаю Александровичу Павлову, чьи выступления в защиту Курильских островов были столь же решительными и твердыми, как и у Бабурина.
Однажды мы с женой пригласили к себе на ужин сразу трех именитых борцов против попыток Козырева и иже с ними запродать японцам Южные Курилы. Нашими гостями были в тот день народные депутаты Сергей Николаевич Бабурин, Николай Александрович Павлов, а также пребывавший тогда в Москве по своим служебным делам губернатор Сахалина Валентин Петрович Федоров, с которым я, как говорилось выше, познакомился еще будучи на журналистской работе в Токио. Осью нашей беседы были в тот вечер российско-японские отношения. Но в то же время не обошлось и без критики исходных основ не только прояпонской, но и проамериканской политики ельцинского режима. В тот вечер Федоров, руководствуясь своим впечатлением от общения с Ельциным во время недавней поездки российского президента на Сахалин, высказал предположение, что у Ельцина, в отличие от Козырева, не было большого желания торопиться с реализацией японских притязаний на Курильские острова и что лично российскому президенту хотелось, судя по его репликам, сделанным в узком кругу собеседников, отложить в долгий ящик заведомо непопулярное решение территориального спора двух стран. Наибольшую угрозу для дальнейших судеб Курил представляли собой в тот момент, по мнению сахалинского губернатора, предательские замыслы Козырева, Кунадзе и некоторых других прояпонски настроенных мидовских руководителей, подбивавших Ельцина и его приближенных на якобы "взаимоприемлемый компромисс", а в сущности - на преступные односторонние уступки японским домогательствам. И эти наблюдения Федорова, как показал дальнейший ход событий, были близки к истине. Во всяком случае, они позволили мне понять скрытые пружины неожиданного для всех отказа Ельцина от официального визита в Японию, намечавшегося поначалу на сентябрь 1992 года.