Зато похвалы и щедрые гонорары получали мидовские японофилы в Японии. Плодом совместных усилий российских и японских, а также американских поборников безотлагательной передачи Южных Курил под контроль Японии стала вышедшая в Токио в 1993 году объемистая книга - сборник статей "Сценарий японо-американо-российских отношений в новый период"160. Знаменательно, что наряду с такими "частными" лицами как заведующий отделом Японии ИВАН К. Саркисов и профессор Международного центра японских исследований - японский историк-русофоб Кимура Хироси, участие в редакционной подготовке этой книги принял тогдашний ответственный сотрудник МИД России Александр Панов, ставший в дальнейшем послом России в Японии. И это несмотря на то, что красной нитью через всю названную книгу проходила идея скорейшей передачи Южных Курил во владение Японии.
Но особенно показательной была помещенная в этой книге статья тогдашнего советника-посланника посольства РФ в Токио В. Саплина, который невероятно, но факт! - лез из кожи вон, чтобы доказать... правомерность и законность притязаний Японии на Курильские острова. Утверждая, будто "Курильские острова были получены силовым путем с нарушением норм международного права" (?!), а Ялтинское соглашение, закрепившее право Советского Союза на эти острова, "имело тайный характер и не обладало статусом договора", Саплин опустился в этой статье на уровень самых злобных из японских пропагандистов-антисоветчиков. Не постеснялся он при этом облить грязью все предшествовавшие научные исследования советских специалистов, огульно назвав ученых старшего поколения авторами "фальсифицированной исторической версии"161, а затем там же предложил объявить "действия СССР в 1945-1946 годах по отторжению Южных Курил несправедливыми, квалифицируемыми как акт аннексии" (в японском тексте он написал еще резче: "незаконной аннексии") и "признать суверенитет Японии над Южными Курилами как принадлежавшими до 1945 года только ей и никому более"162. Ратуя за такой путь "решения" территориального спора с Японией, Саплин счел его наилучшим еще и потому, что-де "такой подход практически совпадает с официальной позицией Японии, что также способствовало бы быстрому решению проблемы"163.
Хорошие российские дипломаты работали в те годы в Японии, не правда ли?! Навряд ли хотя бы одна страна мира допускала бы такие дикие ситуации, когда ее дипломаты в открытую защищали бы интересы не своей страны, а той, которая покушается на территориальную целостность родины этих дипломатов. Случись такое с советником-посланником США в какой-либо зарубежной стране, то можно было бы не сомневаться, что на следующий день он пулей вылетел бы в Вашингтон, а еще через день оказался бы на улице перед захлопнутыми дверьми госдепартамента. А вот наш Василий Саплин, отдавший японцам либо даром либо за ничтожный гонорар в несколько тысяч иен четыре Курильских острова с окружающей их двухсотмильной морской зоной и с 25 тысячами русских людей, выросших и живших на этих островах, как ни в чем не бывало оставался и далее в своей должности советника-посланника в Токио, а затем на других высоких мидовских постах. Вот такие наступили времена с приходом к власти ельцинистов! Вот такие нравы воцарились в козыревском МИД России! Предатели своей страны, японские подголоски в мидовском аппарате обрели и власть и свободу открыто выступать в пользу территориальных уступок России Японии. Это было что-то похожее на театр абсурда. Но речь шла при этом не о театральном спектакле, а о реальной угрозе потери Россией своих земель, о реальном, громадном и притом непоправимом ущербе национальным интересам нашей страны. Ведь разговоры о безотлагательной передаче Южных Курил Японии вели не актеры, а дипломаты, облеченные соответствующими государственными полномочиями!
Борьба японоведов-патриотов
за территориальную целостность России
С приходом к власти Ельцина и окружавших его проамерикански и прояпонски настроенных "реформаторов" в отечественном японоведении наступил период длительного противостояния двух лагерей: группы "японофилов", перешедшей в российско-японском территориальном споре на сторону Японии и развернувшей при поддержке Японского фонда пропагандистскую кампанию в пользу уступок японцам Южных Курил, и группы патриотов-государственников, продолжавших отстаивать целостность российской территории и выступавших с критикой как козыревского прояпонского курса МИД России, так и беспринципного стремления своих коллег-японоведов получать долларовые подачки из Японского фонда в награду за поддержку японских территориальных домогательств к нашей стране.
Период противостояния этих двух лагерей, длившийся на протяжении 90-х годов, стал, на мой взгляд, самым мрачным, самым кризисным периодом в истории отечественного японоведения. Борьба мнений приняла в эти годы не только и не столько научный, сколько политический характер, ибо "японофилы" оказывались, как правило, и воинствующими антисоветчиками. Льстя японцам, они в то же время так или иначе защищали власть Ельцина и его политику превращения России в зависимую от США страну, закрывая глаза на расхищение кучкой "приватизаторов" государственной собственности, созданной десятилетиями тяжелого труда всего народа. Между тем японоведы - противники территориальных уступок Японии по своим политическим убеждениям оказались в большинстве своем на стороне оппозиции ельцинистскому режиму.
Раскол и борьба мнений между двумя группами российских японоведов стала обретать, к тому же, чем далее, тем явственнее, и личностный характер. В ходе этой борьбы стали обрываться прежние товарищеские взаимоотношения между коллегами по профессии. Вследствие этого некоторые группы японоведов, в руках которых находилась в те годы административная власть в научно-исследовательских учреждениях Академии наук, а также в университетах Москвы и Петербурга (а таковыми оказались в большинстве случаев прояпонски настроенные лица, связанные с Японским фондом), стали бойкотировать своих идейных противников, препятствуя публикации их статей и книг и создавая среди научной общественности искаженное представление о своих оппонентах как о ретроградах, догматиках, узколобых "ура-патриотах" и "маргиналах от науки". Проявлением этой тенденции и явилось в декабре 1991 года яростное противодействие руководства отделом Японии моему возвращению на работу в этот отдел. Ибо мои политические взгляды были известны всем коллегам-японоведам как в институте, так и в других академических учреждениях. Саркисову и его окружению было ясно, что в моем лице они обрели бы в отделе одного из своих самых убежденных и откровенных идейных противников. Свидетельством тому были все мои статьи в "Правде", все мои прежние выступления на дискуссиях с японскими учеными и журналистами, все мои негативные отзывы о тех коллегах, которые переметнулись к тому времени на сторону японцев. Перед угрозой бойкота оказались и некоторые другие японоведы-патриоты, не пожелавшие поддакивать таким перевертышам как Г. Кунадзе, В. Саплин, Б. Славинский и др.
Политическая ситуация, с которой я столкнулся в Москве по приезде из Японии, убедила меня в том, что судьба четырех Курильских островов и их населения висела на волоске. Было ясно, что и в МИДе, и в научных кругах, и среди журналистской братии верх брали прояпонские, капитулянтские настроения и что если патриоты-японоведы будут и дальше сидеть сложа руки, то все прежние достижения советских японоведов-историков будут загублены и пойдут насмарку все усилия моих коллег старшего поколения, доказавших в своих капитальных исследованиях (я имею в виду диссертации и книги Э. Я. Файнберг, Л. Н. Кутакова, Б. П. Полевого, И. А. Сенченко и ряда других советских исследователей) историческую и юридическую необоснованность японских притязаний на Курилы.
Столь тревожные обстоятельства побудили меня по приезде в Москву к установлению контактов с теми японоведами-патриотами, кто не был согласен с капитулянтскими настроениями мидовского руководства и прояпонской возней тех беспринципных дельцов от науки, которые пришли на волне реформ к руководству японоведческими центрами Москвы.