Мы прибыли около восьми часов при полной темноте; капитан Шпангенберг был еще на разведке, но помощник казначея Домен и другие европейцы отлично меня угостили, как только узнали о моем прибытии. Я мог убедиться, что магазин Казамы содержал овсянку, варенье и другие хорошие вещи, о наличии которых я до настоящего момента не знал.
После своего возвращения капитан Шпангенберг доложил, что он также получил от англичан уведомление о перемирии. Я лег спать в его палатке, и около полуночи он принес мне переданную через англичан телеграмму генерала ван-Девентера, полученную через Солсбери. Судя по данной телеграмме, Германия согласилась на безусловную сдачу всех войск, действовавших в Восточной Африке; Девентер добавлял к этому, что требует немедленного освобождения английских военнопленных и нашего перехода в Аберкорн, где надо было сдать все вооружение и боевые припасы. Впрочем, европейцы все же могли сначала сохранять свое оружие. Полный текст этой телеграммы гласил:
"13/Х1-18. В Северный отряд. Корвунфору, через Фифе. Послать полковнику Леттов-Форбеку с парламентером. Военное министерство Лондон телеграфирует, что статья 17 перемирия, подписанного германским правительством, устанавливает безусловную сдачу всех германских сил, оперирующих в Восточной Африке, в продолжение одного месяца, считая с 11 ноября. Мои условия следующие: во-первых, немедленно передайте всех пленных, находящихся в ваших руках, как европейцев, так и туземцев, ближайшему отряду британских войск. Во-вторых, без промедления перейдите с вашими частями в Аберкорн, так как это ближайший пункт, в котором я могу снабжать вас продовольствием. В третьих, передайте все оружие и снаряжение моему представителю в Аберкорне. Но в то же время я разрешаю вернуть всем вашим офицерам и европейцам всех чинов их личное оружие, принимая во внимание доблестное поведение во время войны, однако, с условием, что вы без промедления направите ваши силы в Аберкорн. Там будут сделаны распоряжения отправить германцев в Морогоро и вернуть на родину всех германских аскари. Не откажите в любезности дать скорый ответ, указав вероятный срок прибытия в Аберкорн, а также число германских офицеров и рядовых, аскари и прочих. Генерал ван-Девентер".
Это известие, если бы оно подтвердилось, достаточно говорило за себя и указывало на крайне тяжелое положение родины; иначе она никогда не сдала бы войска, которые так доблестно и успешно боролись с неприятелем.
Не вдаваясь в подробности, я должен был сказать себе, что исполнение требуемых от нас условий было неизбежно. 14 ноября, в восемь часов утра, во время условленной встречи у реки с британским уполномоченным, который переселился из Казамы в резиновую факторию{61} Хамбези, я передал ему телеграмму в Германию, в которой я доносил о происшедшем и добавлял к этому, что буду действовать в соответствии со сложившейся обстановкой. Уполномоченный сообщил мне, что германский флот поднял восстание, что вообще в Германии революция, и что, по одному сообщению, официального подтверждения которого он до сих пор не имеет, император 10 ноября отрекся от престола{62}. Все эти сообщения казались мне невероятными, и я не поверил, пока они не были мне подтверждены несколько месяцев спустя во время возвращения на родину.
Наши войска, европейцы и цветные, твердо верили, что в этой войне Германия не будет побеждена, и решили сражаться до последней крайности. Конечно, было сомнительно, хватит ли наших сил, если война продлится еще несколько лет, но, по крайней мере, в течение года мы могли держаться; войско было хорошо вооружено, снабжено и обеспечено продовольствием, и обстановка в настоящее время была так благоприятна для нас, как этого давно уже не было. Правда, аскари видели, что нас становилось все меньше и меньше: насчитывалось еще 155 европейцев, из них 30 офицеров, санитарных офицеров и высших чинов, 1.168 аскари и около 3.000 других цветных. Но когда я однажды заговорил об этом с одним из моих ординарцев, то он уверял меня: "я останусь при вас и буду сражаться до тех пор, пока не буду убит". Подобные заявления были сделаны и многими другими. Я убежден, что это не являлось только пустой фразой.
14 ноября пополудни я опять прибыл на велосипеде к главным силам, сообщил европейцам о разговоре у парома Хамбези, а также мое решение выполнить официально переданные мне условия, в достоверности которых я не сомневался.
Перед освобождением пленных меня посетил старший из них, полковник Дикинсон. По его словам, более чем трехмесячный плен дал ему полезные сведения о нашей лагерной жизни, об организации наших походов и об управлении боем. Он восторгался простотой наших распоряжений и точностью их выполнения; без сомнения, он смотрел на все без предубеждения.
Наши аскари также узнали о положении вещей. Я предвидел, что уплата им содержания за многолетнюю службу вызовет затруднения; это касалось и носильщиков. И все-таки для нас было делом чести добиться, чтобы этим людям, которые с таким большим самоотвержением сражались и работали для нас, было уплачено сполна. Требуемая сумма - дело шло приблизительно о полутора миллионах рупи (в мирное время один рупи равнялся 1,33 марки) - была сравнительно умеренной, и лейтенант резерва Кемпнер был выслан вперед на велосипеде, чтобы возможно скорее добыть эту сумму от англичан или через их посредничество. Но наши неоднократные хлопоты остались безрезультатны. Правда, несколько раз сообщалось, что вопрос принят во внимание военным министерством, но на этом дело и закончилось; я также не получил никакого ответа на мою телеграмму германскому правительству в Берлин. В конце концов, не оставалось ничего другого, как составить списки не получивших платы и выдать расписку каждому носильщику и аскари.
Теперь мы передвигались маленькими переходами в Аберкорн через Казаму. Англичане подробно ознакомили нас с условиями перемирия. Выяснилось, что требовалась не "безоговорочная сдача", как это первоначально сообщил генерал ван-Девентер, а "безоговорочное очищение колоний" (эвакуация). Я несколько раз заявлял протест против толкования английским военным командованием слова "эвакуация" с включением в него сдачи и обезоруживания, но не получил ответа ни от правительств союзных стран и Соединенных Штатов, ни от германского правительства. Я колебался, должен ли я согласиться на сомнительное толкование слова "эвакуация", или же, наоборот, двинуться к бельгийской колонии или вообще в другое место. Но, в конце концов, статья, относившаяся к колониальным войскам, была таким незначительным пунктом в сравнении со всей совокупностью мирных условий, что я решил двигаться к Дар-эс-Саламу, как того требовал генерал ван-Девентер, в ожидании, во всяком случае, что англичане, согласно условиям перемирия, немедленно отправят нас на родину. Как позднее выяснилось, эта надежда не оправдалась.
Недалеко к северу от Казамы мы перегнали противника, с которым происходили последние стычки - первый батальон 6 полка Королевских африканских стрелков. Едва достигший 30-летнего возраста любезный командир, полковник Гаукинс, передал через полковника Дикинсона мне и немецким офицерам предложение на завтрак; я должен был отказаться, как мне ни улыбалось это выражение внимательного отношения к нам. Но полковник Гаукинс все-таки посетил меня в один из следующих дней и провел около часа за чашкой кофе в оживленной беседе. Надо признать, что офицеры этого батальона держали себя в этом, действительно, несколько неловком положении с большим тактом и с тем уважением, на которое имеет право каждый честный противник. Впрочем, Гаукинс сообщил мне, что по продовольственным причинам он не имеет возможности двигаться дальше и просил нас помочь скотом, которым мы обладали в достаточном количестве.
Лейтенант резерва Кемпнер отправился в Аберкорн на велосипеде. По его возвращении я поехал сам на одном из автомобилей генерала Эдвардса. Прием самого генерала Эдвардса, а также прием в столовой его штаба, был очень радушным. Я высказал генералу свою точку зрения, указав, что не признал обязательства о сдаче нашего оружия, но что готов подчиниться, если это принесет пользу не нам лично, а германскому правительству. Мне было заявлено, что сданные нами оружие и боевые припасы будут приняты в счет тех запасов, которые Германия, согласно условиям перемирия, должна сдать союзникам{63}. Кроме того, мне было сказано, что сдача нами оружия не будет, даже с внешней стороны, носить характера капитуляции.