Они вышли. Иван Петрович запер дверь на ключ, поманил к себе пальчиком секретаршу. «Хочешь, чтобы и меня вот так же, с сосунком? — усмехнулась она. — Вслед за тобой?» Иван Петрович вздохнул. У него было красивое, мужественное, но какое-то нехорошее лицо. На нем лежала печать обреченности. Запах тления усилился. «Ты бы в баню сходил», — пожалела его секретарша. «В баню? В баню это хорошо…» — Иван Петрович заглянул в шкафчик у окна. Руки его дрожали. «Вчера, Ваня, допил», — отвернулась, чтобы он на нее не дышал, секретарша. «Возьми две штуки, — Иван Петрович положил на стол синие, с пропеллерами деньги, — если магазин закрыт, заскочи к Хорькову, скажи, я просил». — «Ваня, — словно не расслышала его секретарша, — уеду-ка я на Дальний Восток, а? Кто там найдет? Мне в этой квартире… ну до того погано! Хоть бы вещи, что ли, увезли? Там же их фотографии еще висят! Девчонка какая-то с косой!» — «Ты сними фотографии-то, — посоветовал Иван Петрович, — а вещами пользуйся, не стесняйся». — «Я боюсь, — прошептала секретарша, — вдруг вернутся?» — «Вот этого можешь не бояться, — уверенно ответил Иван Петрович. — Эти точно не вернутся».

Пока они разговаривали, Мите удалось войти в зашторенный кабинет. Тут, однако, ничего интересного не было. Разве что снятый с предохранителя пистолет, почему-то лежавший прямо на столе.

Вернулся в кабинет и Иван Петрович. Он все время морщился, потирал пальцами виски. С какой-то странной задумчивостью смотрел из окна, как Маша пересекла площадь, прошла мимо закрытого магазина, свернула в переулок.

Неподалеку протекала река. К вечеру сделалось прохладнее. Комары звенели даже здесь, в зашторенном кабинете. Митя тоже взглянул в окно. Над городом, над заброшенными полями сгорал закат. Неземное спокойствие было разлито над землей, но не было жизни на этой земле. По площади, по улицам — с ведрами и мешками — ходили, покуривали, посмеивались люди, делающие вид, что живут.

Происходило что-то неладное. Митя и раньше догадывался, что коэффициент судьбы — своего рода защитная система. Теперь ему открылось, что это система замкнутая, то есть существующая сама по себе, для себя, внутри себя, охраняющая лишь самое себя. «Зачем Бог терпит этот кошмар? — подумал Митя. — Какой смысл в массовом насилии? Ужели это и есть мир Божий?»

Тем временем Иван Петрович извлек из сейфа пачку чистых — с печатями — ордеров на арест и обыск, уселся за стол, положил их перед собой. Взял ручку и тяжело задумался. Он вставал, ходил по кабинету, снова садился за стол. Смотрел в окно, но Маша задерживалась. Иван Петрович и стакан приготовил, и огурец разрезал и посолил, а ее все не было.

Вздохнув, принялся за работу. Первые десять ордеров заполнил, сверяясь с записями в блокноте. Потом дело застопорилось. Иван Петрович позвонил в сельхозотдел райкома, уточнил фамилию какого-то бригадира. Затем поинтересовался, с кем разговаривает. «Рерберг», — вписал прямо в ордер фамилию незадачливого райкомовца.

Еще два ордера.

Стало совсем невмоготу. Глаза у Ивана Петровича налились, на лбу вспухли синие жилы. Он стоял у открытой форточки, крестьянский сын, комсомолец, хватал воздух, но прохладный вечерний воздух не приносил облегчения. Где-то далеко отбивали косу. Тонкий железный и жалобный звук был явственно слышен в кабинете.

Тут тоже шел сенокос.

Наконец вернулась Маша, угрюмо поставила на стол бутылки. «Выпьешь со мной?» Секретарша вышла, не удостоив ответом. Иван Петрович осушил в один присест стакан, заел огурцом. Взгляд прояснился, неуверенность, сомнения ушли с лица. Он даже улыбнулся. Достал из стола папку:

И пошел заполнять ордера один за другим.

Он был уже на букве «П», когда до Мити дошло, что до «Я» осталось совсем немного, что единственная возможность спасти бабушку — украсть страницу, где ее фамилия — Ярцева. Митя тихонько приоткрыл дверь кабинета. «Маша? Еще не ушла?» — оторвался от писания Иван Петрович. В приемной надсаживались все три телефона. Митя громко хлопнул дверью, выходящей в коридор. Потом еще раз. «Да кто там… вашу мать!» — заорал Иван Петрович. Митя опрокинул стул. Иван Петрович поднялся из-за стола, вышел в приемную. Пока он смотрел в коридор, где не было ни души, Митя на цыпочках пробежал в кабинет, быстро нашел нужную страницу, вырвал, скомкал, забросил за сейф. После чего отошел в угол. Ему хотелось убедиться, что Иван Петрович заполнит все ордера.

Может быть, Мите показалось, но Иван Петрович как-то уж очень пристально вдруг уставился в угол, где он стоял. Даже сделал несколько шагов в ту сторону. Но остановился, провел рукой по воздуху, как бы прогоняя наваждение. Налил водки, выпил. Опять внимательно посмотрел в угол.

Митя понял, что пора сматываться. Он становился видимым. Митя осторожно двинулся к двери. Путь лежал мимо стола. Иван Петрович как раз изготовился заполнить последний ордер. «Я…» — вывел он, рука мелко задергалась, на лбу выступил пот. Он дико посмотрел по сторонам. Иван Петрович должен был написать — Ярцева. Но не мог. Такой фамилии не было. Иррациональный коэффициент судьбы тряс его, словно он ухватился за оголенный провод. Три раза Иван Петрович пробегал глазами по столбику фамилий на «Я». «Ялуторовская» — наконец вывел с неимоверным трудом, обессиленно ткнулся грудью в стол. Митя легонько приоткрыл дверь, выскользнул в коридор, а оттуда на улицу.

Его тоже пошатывало. Должно быть, он был сейчас «как из студня». А вскоре станет «совершенно нормальным, но каким-то бледным». Время истекало, а он еще не видел бабушку. Спасенную ли? Неужели из-за нее вскоре пострадает неведомая Ялуторовская? Митя преодолел единое пространство, чтобы спасти бабушку, но не такой ценой.

Думать над всем этим можно было бесконечно, а можно было вовсе не думать. Через полтора часа «Яшида» вернет Митю в его время — в домик на объекте С. Тогда и будет ясен результат. Митя поспешил на улицу Гусева, бывшую Воздвиженскую, будущую Четвертую Пролетарскую.

Было на удивление тихо. Издали было не очень заметно, что церковь на горе изуродовали: сорвали кресты, исписали стены ругательствами. Церковь все еще была неотъемлемой частью пейзажа. В отличие от похожего на гигантскую летучую мышь репродуктора на столбе. Он вдруг похабнейшим образом нарушил тишину — заиграл, захрипел, потребовал смерти вредителям, подсыпавшим в борщ рабочим толченое стекло. Над рекой поднимался туман. Закат сгорел, но небо осталось светлым. С реки возвращались утки и гуси. Мир был так хорош, чист, промыт, что всякая человеческая деятельность в нем, в особенности слова, вызывала отвращение.

Дом напротив бабушкиного по бывшей Воздвиженской стоял заколоченный. Митя сел на лавочку. Калитка была как на ладони.

Он то ли заснул, то ли задумался. Очнулся, услышав тихий смех. Возле калитки стояли две девушки. Митя сразу узнал бабушку. Вот только лицо ее не мог рассмотреть в сумерках. Девушки шептались, смеялись, зажимая ладошками рты. «Как же можно… таких молодых?» — Митя подумал, что, вполне возможно, вторая девушка та самая Ялуторовская. Он чуть не закричал: бегите, спасайтесь!

Девушки наконец расстались. Митя побрел в сторону леса. Делать в городе Булине больше было нечего. Кратчайший путь к лесу лежал через заросшее сорняками поле. Там была тропинка.

Митя в общем-то не удивился, когда на опушке к нему подошли двое: Иван Петрович и щеголеватый в ремнях. Дурных предчувствий не было. Как во время кошмарного сна, когда краешком сознания понимаешь, что это сон, что скоро проснешься.

— Оружие есть? — буднично поинтересовался щеголеватый.

— Каким образом вы проникли в мой кабинет? Кто вам помогал? — спросил Иван Петрович, в то время как щеголеватый быстро обшаривал Митины карманы.

«Значит, увидел, — подумал Митя, — пьяный-пьяный, а глаз — ватерпас!»

Потом они велели Мите раздеться.

— Германское производство, — обрадованно показал щеголеватый Ивану Петровичу Митину рубашку. — Руки за голову! — совсем другим голосом крикнул Мите. — Пошел вперед! Шаг в сторону — стреляю!