Из Москвы с новым воеводой наехали в Астрахань ратные иноземцы – англичане и шведы – и на новый, невиданный лад стали обучать астраханских сотников и пятидесятников, те собрали на переучку своих десятников, и так дело дошло до простых стрельцов, которых оторвали от домов, заставили бросить промыслы и торговлю и жить в больших и нескладных постройках стрелецких приказов.

Только десятники и более старшие начальные люди могли по-прежнему жить у себя по домам.

Никита Петух, как новоприборный стрелец, был свободен только в воскресные дни, и тогда он бежал к Маше. Он не мог без нее прожить долго. Тоска его не унималась...

– Покинь ты ходить к ней, блудяща душа! Далась тебе Машка! Постыл ты ей, – сказала ему старуха.

– А может, полюбит! – с надеждою возразил стрелец. – Не блудом я: замуж возьму, всю жизнь любить стану!

Старуха качнула головой.

– Да кто же таких берет замуж! Ума ты рехнулся!

– Каких – «таких»?! – удивился Никита.

– Слепой ты, что ли! Не та стала Маша: вино пьет, гуляет! – сказала старуха.

Никиту как обдало варом... Он пошел от корчмы сам не свой.

«Надругалась она надо мной, опоганилась, осрамилась... И все только мне же в месть...»

Но оставить ее он уже не мог.

Он ходил за стрельчихой в церковь, как тень. Она становилась всегда перед образом «Усекновенной главы Предтечи», но не молилась, а молча стояла часами на коленях, словно упиваясь зрелищем отрубленной головы.

Из церкви Никита тащился за Машей. Она не гнала его, словно не замечала...

– Хороша у тебя стрельчиха! – сказал ему брат воеводы, стольник Михайла Семенович Прозоровский, так вдруг, ни с того ни с сего, увидев его в карауле.

– Да я не женат, князь Михайла Семеныч, сударь! – ответил Никита. – Знать, сударь, ты обознался!

– Чего врешь! Не ногаец – жену хоронить от людей. Намедни ты с ней из Предтеченской церкви...

– Какая же она мне жена! Так, блудливая вдовка, сударь! – с поспешностью злобно ответил Никита. – Со всеми знается, ну... так и я не плоше других...

– Брешешь! Гулящие к богу с таким усердием не прибегают. Видал я, как молится...

Никита вскипел. «И княжич к ней, боярская кровь! Далась вам чужая доля... Всем надобна Машка!» – подумал он.

– Умом она тронута, сударь! И в церковь-то шляется не к молитве: на отсеченную голову ходит глядеть. Мнится ей, будто в Предтече голову мужа казненного видит. Вот грех-то!..

– За что же ее мужа казнили? – настойчиво, с любопытством расспрашивал стольник.

– Разин в Яицком городке ему голову ссек. Она и ума рехнулась: блудит, да плачет, да в церковь таскается, сердце терзает... Сказывает: «Блудом живу, а любви не знаю. А того полюблю, кто голову срубит Стеньке-злодею...»

– А где та женка живет? – с еще большей настойчивостью допрашивал брат воеводы.

– Да что ты, сударь! Срамно мне и молвить такой грех: безумка гулящая, пьяная баба на что тебе, князю? – воскликнул Никита, кляня себя за то, что сказал Прозоровскому слишком много.

И князь Михайла вдруг засмеялся.

Прозоровский не спрашивал больше Никиту, но дней через пять как-то вечером Никита услышал в корчме его голос.

Никто из гостей старухи так не тревожил Никиту, как этот богатый князь. Молодой, в красивом доспехе, высокий и статный...

Больше не было времени ждать.

Никита сумел подарить своему сотнику, небольшому дворянину, сукна на кафтан и вскоре после того был назначен десятником. С того дня, как он приехал в Астрахань, у него лежали припрятанные разинские деньги, данные на дорогу атаманом. Никита решил, что теперь нечего уже думать о возвращении к Разину и не к чему тем деньгам пропадать.

«Куплю домок да пойду Марью звать к себе в дом. Неужто не опостылело ей там, у бабки?» – подумал Никита.

Никита пришел на кладбище, где вот уже больше года под камнем были надежно запрятаны его деньги, данные на дорогу Разиным, вытащил их, купил давно уже присмотренный домишко и побежал к стрельчихе, решившись позвать ее жить в свой дом, к себе навсегда...

Старуха поставила пред ним вино и закуску. Никита мигнул ей к выходу, и старуха ушла.

– Маша! – глухо позвал Никита.

Вдова не откликнулась.

– Маша! – настойчиво звал он. – Выйди ко мне, не страшись...

– А чего мне тебя страшиться? – задорно спросила стрельчиха. – Хошь убить, так убей, мне жизнь не мила. Чего тебе надо?

Маша вышла к нему злая, холодная, как в то утро, после ночи, проведенной на острове.

– Зачем пришел? – спросила она, ознобив своим голосом.

– Проведать пришел, – робко ответил стрелец. – Сядь со мной, выпей вина.

– Что ж, налей. Мне вина отрекаться негоже.

Никита ей налил вина.

– Слышь, Марья, измаялась ты, и я с тобой муку примаю. Обоим нам горько. Покинь ты свою старуху, идем ко мне жить, – осмелился он. – Замуж иди за меня.

– На что ты мне нужен?

– Люблю я тебя. Сама знаешь: ночи не сплю, под окнами у тебя терзаюсь. Гляди, извелся как: кости одни да глаза остались. Помнишь сама – я дородный был!..

– Что мне твое дородство?..

– Полюби меня.

– Тошно глядеть на тебя! Гадок ты мне. За что мне любить тебя?

– За любовь мою! Ведь себя не жалел, в реку скакнул за тобой. Атаману изменщиком стал за тебя. Иссох, истомился, ведь видишь!..

– Не просила меня спасать из воды и от злодея тебя не держала! А ты языком не пори. Позвал, так вина наливай! Буду пить! Али жалко?..

– Да что ты, Маша! Да пей, сколько хошь!..

– И рад! Чаешь, напьюсь – и меня добьешься! Пес добьется, а ты никогда! – со злобой сказала она. – Что бабку услал, так мыслишь – и Машка твоя? Проста твоя хитрость! – Она постучала по столу пальцем.

– Машенька, жить не могу без тебя. Люблю тебя, пропаду... – умолял Никита.

– Не можешь жить, так издохни. Я тебя не держу.

– Маша! – с мольбой воскликнул он. – Я за тебя казацкую долю покинул, в стрельцы предался. Я к тебе не забавы искать, я жениться хочу на тебе. Да и чем я других тебе хуже?!.

– А тем хуже, что горе мое опакостил, – вдруг со слезами сказала она. – Я не своя была: мужа любимого истеряла. А ты ко мне блудом собачьим пришел, опоганил!.. Налей, еще буду пить!..