- Все же обошлось! - оптимистично подбодрил отец. - Что же ворошить "что могло бы быть". Так мы перейдем на упреки. Того гляди, пойдут воспоминания о всяких неприятных событиях.

- Это ни к чему.

- Совершенно ни к чему... Вернемся к фактам. Вам трудно, у вас ограниченные возможности, мы это знаем. И дети не ваши. А у меня, у отца, есть дом. Мои родители недавно умерли, и дом перешел ко мне и стоит пустой. Это маленький, хороший городской дом, в районе парков. Недалеко от моря. Почти в городе. И город наш чистый, культурный и благоустроенный. Нам, старикам, это кажется пустяками, а подумайте, что это значит для детей: забавно украшенные витрины, красивые кино и музыка в парке, отлично освещенные улицы и всякая чепуха, вроде небольших кафе с милыми детским сердцам пирожными, хорошо сшитый костюм или легкое белое платье для школьного бала... Даже асфальт, освещенный пестрыми огнями реклам по вечерам, действует на молодежь бодряще... А здесь, в поселке, вероятно, осенью бывает грязновато на улицах?

- Да, - сказал Федотов. - Правильно. Осенью. И весной тоже грязно бывает.

- Конечно, это все наладится и у вас... Хотите поглядеть, вот фотография дома. Ребятишкам нравится. Они, кажется, выбрали, какое чье будет окно... У нас ведь там хватит отдельных комнат на каждого.

- Вот оно как... - сказал Федотов. - Уже выбрали?..

- Вам завтра уходить в рейс, мне ребята сказали?

- Нет, сегодня.

- Ах да, совершенно верно, это они вчера говорили. Я поживу тут еще немного, пусть ребята попривыкнут еще ко мне. В конце концов, вы понимаете, главное, чтобы ребята, пока у них есть еще время, пожили немного веселей, чище, удобнее и приятнее, попользовались всем лучшим из того, что возможно получить. Вот и все. Мы договорились. Весы правосудия будут в руках у ребят, а мы не станем подкидывать на чаши свои гирьки. Ребятки сами решат свою судьбу, а мы склонимся перед приговором этой несовершеннолетней Фемиды... А сегодня у нас запланирован цирк. Им, оказывается, очень хочется. Ну что ж, ладно, цирк так цирк... Ну вот, мы обо всем и договорились, заходите! - крикнул он, когда Соня просунула голову в дверь.

Было воскресенье, в цирке давали дневное представление, и времени оставалось маловато.

Соня при прощании, заглядывая в глаза, потихоньку шепнула Федотову:

- Только обещай, что не будешь без нас скучать!

- Ну что ты, - сказал Федотов, силясь понять, что значат эти слова. Поезжайте, мне тоже скоро собираться.

Младший мальчик появился в новом, подаренном отцом пестром свитере с начесом. Надел, видно, не утерпел, хотя придется попотеть бедняге. Свитер был ему велик, воротник подпирал под подбородок, и вид у него был вроде как у щенка, которому на шею повязали ленту с бантом: дурашливо-нарядный.

Эрик шутливо обнял Федотова, отстав от младших, - вообще-то такие нежности были у них не в ходу - и вскользь спросил, о чем они договорились.

Обнимая его, Федотов вдруг с режущей ясностью вспомнил, как шесть лет тому назад они обнялись при встрече, после его возвращения с фронта, какие гибкие, тщедушные косточки он чувствовал у себя под руками и как тогда понял, до чего же ему дорог этот хмурый щупленький паренек. А ведь с тех пор он привязался к нему еще сильнее. Он поскорее, шутливым толчком в плечо, высвободился, не давая себе воли думать, что это, может быть, их прощание навсегда.

- О чем нам договариваться? Я в этом деле вам не советчик. Думайте сами. Как вам лучше.

- Ясно, - спокойно сказал Эрик и тряхнул головой.

Через минуту Федотов уже сидел один-одинешенек в доме, чувствуя себя так же уютно, как если бы его посадили на стул посреди городской площади и оставили там сидеть одного среди толпы.

На столе так и осталась лежать фотография дома. Теперь он придвинул ее к себе и рассмотрел. Добротный, каменный, с крытой верандочкой и цельными стеклами без переплетов. Крыша черепичная, а за ней видны очертания других черепичных крыш и шпили нерусских колоколен. Городок, видать, аккуратненький и от войны не пострадал...

Времени у него было еще пять часов до прихода автобуса, на котором он должен был догнать свой пароход среди рейса. Так что оставалась надежда дождаться возвращения ребят из цирка. Хотелось бы повидать их лица, хоть угадать, как там и что. К чему клонится дело?.. Родная кровь... А что это такое, родная кровь, черт его знает. А им и вправду неплохо будет в этом домике под черепицей. Будут вот из этих окошечек выглядывать. Дети все-таки дети. Поскучают и привыкнут на новом месте. У детей все заживает быстро. Только к старости раны на сердце перестают заживать. У него-то никогда это не заживет.

Он побрел вдоль стены, осматривая комнату. Все еще было на своем месте, но все уже ускользало, покидало его, это он чувствовал. Две маленькие детские постели стояли в закутке между окон. У Сони на подушке маленькая "думка", она любила ее подкладывать под щеку. Детские книжки на этажерке. Немало детских книжек пришлось ему перечитать за эти годы, начиная со сказок Андерсена. "Конец, всему на свете приходит конец" - вот как кончается там сказка. Даже старик Андерсен это понимал, - значит, нечего и хныкать. "Проживешь, старый хрен, доживают же люди в одиночку старость", - сказал он себе очень бодро, но никакой бодрости не ощутил. Если бы Соня была с нами, как все было бы легко и просто. Соня с ее ласковыми, быстрыми руками. Сумасшедшая, безоглядная Соня, которая как-то сумела зажечь этот фонарик с прилипшим желтым листом среди водяного тумана так, что он светит ему и сейчас...

Прождав все свои оставшиеся пять часов, Федотов достал из кармана деньги, отсчитал себе на папиросы и на автобус, а остальное положил в коробку от пастилы на кухонную полку, как всегда. Взял свой чемоданчик, сунул ключ под перекладину крыльца и вышел к автобусной остановке на шоссе.

На пароходе заканчивалась погрузка, матросы беглым шагом сновали по сходням с пахучими кулями воблы на плечах. Пробегая мимо Федотова, они здоровались, улыбаясь на ходу, шутили. Работа была спешная, легкая и веселая. Пассажиры, столпившись вдоль поручней верхней палубы, следили за суетой товарной пристани, с любопытством приезжих разглядывали круто спускавшуюся к реке улицу, дома и самые обыкновенные дворики, где сушилось на веревках белье, с криком кувыркались по травянистому откосу ребятишки, играя с развеселой собачонкой, на вечерние дымки из труб чужих домов, на галок, слетавшихся на ночлег, болтая на лету, - на все самое обыкновенное, что делается вдруг интересным, когда знаешь, что через минуту уберут сходни, пароход выйдет на середину Волги, и ты никогда больше не увидишь ни этой собачонки, ни домиков, ни двориков, и вся эта обыкновенная, будничная жизнь, которой живут люди за этими стенами и окнами, для тебя так и останется чужой, неразгаданной, недоступной.