Умоляюще и требовательно шептала, прижимаясь, горячо дыша ему в щеку:

- Ты мне одно только слово должен дать: если тебя искалечат, ужасно как-нибудь, даже если ты станешь больше не мужчина, ты тогда все равно возвращайся ко мне, оставайся со мной навсегда, слышишь? Я взяла у тебя слово, ты дал!..

Наутро после заморозка светило солнце, седая от изморози трава оттаивала и блестела, как после ливня. Федотова проводили всей семьей до дороги и поцеловались по очереди на прощание. Дорога уходила в гору до блеска накатанными глянцевитыми колеями. Федотов шел ровным небыстрым шагом, а женщина смотрела ему вслед. С большого дуба с шуршанием, как медленный дождь, опадали листья, после мороза пригретые солнцем.

На подъеме Федотов остановился, поднял руку, махнул и скрылся за бугром. С другого берега уже, кричали какие-то пешеходы, подзывая паром, а она все стояла и слушала, как равномерно, точно дожидаясь своей очереди, с верхушки срываются и, цепляясь за ветки, слетают один за другим шуршащие большие листья.

В воздухе чувствовалось уже издали приближение морозов со снегом, надвигалась последняя военная зима...

Была середина лета, и война и морозы остались далеко позади, когда Федотов, только что вернувшийся в город, подходил к старой переправе. Высокая трава вся стрекотала от кузнечиков и жарко пахла летом. На ровном лугу среди травы лежали связанные первые венцы нового сруба, и плотник в военной гимнастерке со споротыми погонами тесал бревно, посвистывая и щурясь на солнце.

Федотов шагал быстро и ровно, как в строю, но чем ближе был последний пригорок, тем нетерпеливей стучало сердце и тем убыстрялся у него, как-то сам собой, шаг. На пригорок он почти вбежал и глянул вниз, на речку.

Парома не было видно. Неподалеку через речку был перекинут деревянный мост-времянка. Изба паромщика стояла брошенная, нежилая. Даже дверь не была прикрыта, и стеклышки маленьких окон выбиты.

Он спустился под откос, напрямик, без дороги, и, не ожидая ничего, вошел в дом. Бабочка металась по комнате, ища выхода.

В том месте, где когда-то стоял стол, на стене остался обрывок наклеенной картинки: розовые сосиски в натуральную величину.

Он оглядел все отчужденно, без волнения. Нет, ничего не остается в доме, когда люди ушли. Ни в старинных замках с их картинными галереями, ни в этой избе с сосисочной картинкой. Жизнь гаснет, едва уйдут люди... А уж он-то повидал за эти годы и брошенных землянок и замков.

Теперь у него оставался только адрес какого-то Дровосекина, бывшего квартирохозяина. Федотов взялся за ручку чемодана и зашагал обратно в город, мимо плотника, строившего на припеке, прямо на лугу, новый дом.

Переулок он нашел без труда. Мальчишки, с суровым уважением оглядывавшие его куртку танкиста и медали, не знали номера дома, но, оказывается, не только знали Дровосекина, но даже знали, что его дома нет, он в этот час "гуляет", то есть сидит на бульварчике над Волгой.

Федотов следом за ними вышел на высокий, огороженный железной решеточкой берег, круто обрывавшийся к воде. Тут сидел среди пыльных акаций старик с высоким, загорелым лбом и смотрел на пустынную Волгу, скрестив ладони на корявом посошке.

Федотов поставил чемодан, поздоровался и, присев рядом, спросил, не знает ли тот что-нибудь про Соню и ребятишек.

Старик оглядел его с головы до ног с такой брезгливой подозрительностью, точно надеялся увидеть на нем какую-нибудь гадость:

- А тебе это к чему?

Федотов, не отвечая, спокойно продолжал расспрашивать, и старик нехотя наконец процедил:

- Живут!.. Ничего живут. Плохо, конечно, живут... А тебе-то, главное дело, что за забота? Ты сам-то кто будешь?

- Дедушка, - терпеливо проговорил Федотов, закуривая для спокойствия, - мне бы только их адрес, а все остальные вопросы мы как-нибудь выясним без посторонней помощи. Можете оказать такую любезность насчет адреса?

- Не будет тебе от меня никакой любезности, - вдруг набросился на него Дровосекин. - И не дожидайся... Какой!.. Нет, я, брат, за баловство никого не хвалю. Вашему брату это - баловство, а я ее жалею, вот что! - Старик совсем разошелся, разбрызгался, чуть не захлебываясь от злости. - Явился! Я, брат, вижу, ты из каких, очень понимаю!

Федотов бросил папиросу и взял новую и подставил коробку старику.

- Не нуждаюсь я в твоих папиросах! - Старик с ненавистью плюнул себе под ноги, взял папиросу и спрятал в боковой карманчик пиджака. - Нужны мне твои закурки очень!

- Ну, так из каких?

- Из таких... - Старик, угрюмо помолчав, немного поостыл, но видно было, что он только дожидается, когда у него снова закипит внутри, и ждать оказалось недолго, скоро он опять вскипел и заболтал, заплевался. - Из таких вот, которые туда шлялись, вот ты из каких... Повадились которые!

- Куда же это мы повадились? - медленно спросил Федотов.

- На перевоз повадились!.. Жила женщина одиноко, ничего жила, как надо, а потом эта солдатня и пошла, и пошла... Конечно, бабье дело одинокое, да еще на отшибе, как в лесу, при перевозе, а похвалить за это нельзя... А солдат этих вроде тебя я тоже не хвалю, нет. Тот поночевал, этот поночевал, и с вас взятки гладки... И ее жалко, но сочувствовать я тоже не могу, сама виновата.

- Дедушка, - пристально глядя вверх, на облака, похожие на стеганую синими стежками пуховую перину, дружелюбно проговорил Федотов, - а с вами не бывает, что вы, от вашего такого мухоморного характера, можете набрехать зря на человека? Как вы считаете?

Неожиданно эти слова оказали на старика удивительно успокаивающее действие. Он расслабился, вздохнул и заговорил торопливо и озабоченно:

- Глупый ты человек. Глупый. Кабы я от злости, а то ведь я от жалости. Ты сам рассуди: вот ты заехал сюда на побывку. Другой еще заедет, может. А для нее что получится? Опять все сначала? А у ней муж. Детям законный отец. И какая у тебя должна быть совесть, что в это дело соваться пятой спицей в колеснице? Ну подумай. Муж приехал. Понял?.. Не показывался бы ты лучше, вот что. По совести говорю. Я не обманываю: приехал муж... конечно, он поинтересовался у людей, как тут она без него, а добрые люди все ему и выложи. Про этих солдат, значит. Ему и обидно. Конечно, это каждому мужику обидно. Вышел разговор. А она даже ни капельки не отпиралась, созналась. Ну, он от нее, конечно, отказался и уехал, откуда приехал. Надулся, как пузырь. Я его тоже не хвалю. Ну ее ты накажи, а ребятишки при чем? Однако уехал, в тот самый день. Он человек очень спокойный, аккуратный... Скорей всего он положительный человек. Хотя, конечно, кобель бессовестный. Но деньги понемножку посылает... И я так ей внушаю, чтобы она жила теперь по-хорошему и на него надеялась... А ты лучше ее не сбивай, садись, уезжай... Все, глядишь, и наладится... Ну, я обедать пошел, время. - Он встал. И вдруг обиженно закричал, что все это не его дело и он ничего знать не хочет. При этом сверлил палкой, вдавливая наконечник в землю, точно добирался до чего-то спрятанного, что хотел раздавить, и все не уходил, поглядывая исподлобья. - Ну, что ж ты адрес-то не спрашиваешь.