— Все опера такие хитрые? — спросил Саша.

— При чем же здесь хитрость? — сказал Зеленцов. — Это, брат, не хитрость, а оперативная смекалка. Так-то, брат… э-эх, молодежь!

Спустя пару минут Дмитрий Петрухин вылез из салона милицейского «жигуленка» и направился к «фердинанду», а его место занял первый инспектор.

— Ну как? — спросил Зеленцов, когда Петрухин сел за руль «фольксвагена».

— Порядок, — ответил Дмитрий, — познакомились.

Он сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой и добавил:

— А сейчас продолжим знакомство… углубим, как говорил один выдающийся политический мудак.

Петрухин сделал пару затяжек, ткнул сигарету в переполненную пепельницу и выскочил из автобуса.

…Инспектор в «Жигулях» увидел, как Петрухин с озабоченным лицом вывалился из-за руля своего «фолькса» и быстро направился обратно. Инспектор слегка насторожился… Только что он получил взятку, и, хотя нарушитель-взяткодатель произвел на него самое благоприятное впечатление, инспектор слегка насторожился. У него уже были некоторые проблемы с руководством из-за склонности к употреблению алкоголя, а два дня назад зам командира батальона сказал ему: «Смотри, Скворцов! Ты меня уже достал… Я тебе все равно подловлю и вые…у по полной схеме…» А вдруг этот питерский нарушитель и есть подстава майора? Вдруг денежка меченая?

Петрухин сел в машину. Он не мог знать, о чем думает старший сержант Скворцов, но по его напряженному взгляду кое-что все же просек… Дмитрий шлепнулся на заднее сиденье.

— Выручайте, мужики, — сказал он. Старший сержант «выронил» на коврик себе под ноги сторублевую купюру. Он уже понял, что никакая это не подстава. Была бы подстава — машину уже окружили бы опера в штатском, но ничего этого не было… Он уронил купюру «на всякий случай» и нервно спросил:

— А что случилось, Дмитрий Борисыч? Что-то забыли?

— Позарез нужно установить двух орлов, — сказал Петрухин. — Только сейчас сообразил, что проще всего мне сделать это через вас… Разумеется, не за «спасибо». Я, мужики, сам бывший сотрудник, все понимаю… выручайте.

Оба гаишника озадаченно молчали. Возможно, они даже не до конца поняли, что именно Петрухину нужно. Дмитрий продолжил:

— Тут вот какое дело: есть два урода, которые в Питере изрядно наколбасили. Не буду даже всего вам рассказывать… потому что противно. Потому что оба — мразь редкостная. Я за ними приехал… Вы только не подумайте чего дурного — никто их убивать не собирается. Я вам свой паспорт покажу, и — если вдруг что — вы всегда знаете, где меня можно найти. Но до этого не дойдет. Гарантирую… Поможете пробить адреса?

— Э-э, друг, — сказал старший, — мы не горсправка… ты чего-то не того.

— Я понимаю, — ответил Петрухин. — Вы мне ничего не должны. Но мы же по-человечески говорим… Вот, кстати, мой паспорт… А мои права вы уже видели. Я ведь прошу о помощи. Я так или иначе их все равно установлю. Только потрачу больше времени. И денег… Вот, кстати, деньги.

Дмитрий достал из бумажника две «стохи» с портретом Бенджамина Франклина, хотел положить их на «торпеду».

— Уберите, уберите, — быстро и нервно воскликнул Скворцов.

— Твое дело, — пожал плечами Петрухин. — Неволить не буду. (Он уже понял, что дело выгорит. Раз ему с ходу не сказали решительное «нет» — значит, дело выгорит…) Неволить не буду, но только зря. Я ведь играю в открытую. Говорю то, что есть. Помогите мне, и вам воздастся.

— А что они там натворили? — неуверенно спросил младший из инспекторов.

— Вошли в доверие к женщине… кстати, в матери им годится… потом ограбили ее и избили. Сломали челюсть, нос, два ребра, — быстро, не задумываясь, ответил Петрухин. Он знал, насколько важны в его ответах интонации и уверенность, вместе с тем говорить правду не стоило. Какое-то время все молчали. Потом Петрухин спросил:

— Ну так как, мужики?

— Ну, не знаю, — сказал Скворцов и покосился на доллары, которые Дмитрий так и держал в руке. — Не знаю, не знаю…

Я ждал его в кафе рядом с вокзалом. Было душно, пахло подгоревшим маслом из кухни, воздух рассекали толстые мухи. На столах стояли вазочки с жалкими букетиками искусственных цветов. По углам зала свисали с люстр черные, закручивающиеся, липкие ленты — мухоловки… я помню такие с детства. Я впервые увидел их в деревне в Псковской области, у деда. С детства я испытывал к ним отвращение или, по крайней мере, чувство брезгливости.

Борис появился, как и договаривались, в двенадцать. В штатском он выглядел скорее как школьник-старшеклассник с короткой прической… Во всяком случае ничего гибэдэдэшного в нем не проглядывало. Борис увидел меня, подошел и сел за столик.

— Пивка? — спросил я нейтрально.

— Нет, — сказал он, — спасибо…

— Не за что, — ответил я. — Ты принес?

Он зачем— то оглянулся на дверь и кивнул головой. Я положил на стол газету, приоткрыл ее и показал две купюры, вложенные внутрь. Он снова кивнул, облизнул губы и сказал:

— Дмитрий Борисыч…

— Аюшки?…

— Дмитрий Борисыч, вы можете гарантировать, что эти двое… ну, Петров и Крушинников… что с ними…

— Да, Боря, — сказал я. — Я даю тебе слово. Никто не собирается их убивать. Попинать, конечно, попинают. Не без того. Но уж это — извини — заслужили. А дня через два-три они уже вернутся в Тверь. Это легко проверить. Согласен?

— Да, — сказал он, — конечно… проверить это легко.

Над верхней губой у него блестели бисеринки пота. Я вспомнил, как закончился наш утренний разговор…

— Ну, не знаю, — сказал старшой. А сам зыркнул на две зеленые бумажки у меня в руке… Мне все уже было ясно: сладится у нас свадебка. Без любви, зато с приданным. — Не знаю, как же тебе помочь-то?

— Да брось ты, старшой… все ты знаешь. Тебя как зовут?

— Юрий Матвеич, — солидно он так это ответил, с уважением к себе.

— Так вот, Матвеич: двести баков гонорарий. А дело-то плевое.

— Что у тебя есть на них?

— Фамилии, инициалы и номера паспортов. За глаза хватит.

— А если ты их в расход пустишь? — спросил Юрий Матвеевич. — Мы тебе адреса, а ты их вывезешь в лес — и в расход. Потом начнется, понимаешь, следствие и нас с Борькой поникают… а?