Петрухин спросил:

— А что вы имеете в виду под словом «прижать»?

— У нас с ЗАО «Манхэттен», а точнее — с господином Митрофановым возникли… э-э… некоторые финансовые споры… С них-то, собственно, все и началось… Так вот: можно ли, имея на руках такие козыри, заставить господина Митрофанова пересмотреть финансовую политику?

— Почему нет? — ответил Петрухин. — Садиться, а эти материалы — явный приговор, ему не захочется… Так что, если толково подойдете и проявите твердость, то вполне можно его «прижать».

— А вы… — сказал Безродный и посмотрел на Треплова. Треплов кивнул. — А вы бы не взялись за решение этой деликатной задачи? Разумеется, не бесплатно… Условия можно обговорить.

Деньги сами просились в руки, но Петрухин ответил:

— Простите, я вас не понимаю. У вас в штате есть прекрасный специалист, опытный в решении деликатных задач… вот к нему и обратитесь.

Безродный принужденно рассмеялся. Он понял, что Петрухиным движут корпоративные чувства, желание помочь коллеге и сказал:

— Разумеется, эту операцию вы проведете вместе с Константином Матвеевичем. Единой командой, так сказать.

— Нужно обдумать, — сказал Петрухин. Его смущало равнодушное молчание Купцова. Если бы Дмитрий знал, о чем думает партнер, он бы был смущен еще больше.

Я — мент. Что автоматически означает — циник. Да, да, все именно так: менты и врачи — циничны. А вы как думали? Вы баечки слышали про сопереживание? Про «ощущение чужой боли как своей собственной»?… Так вот: херня все это. Начни каждому терпиле «сопереживать» — через год в «Скворечнике» окажешься. Нельзя в нашем деле без цинизма. И я, соответственно, циник. За шестнадцать лет пахоты на следствии я много раз шел на компромисс с совестью, если, конечно, такое понятие уместно.

Я уже склонился к мысли, что стоит еще раз пойти на «компромисс», пять тысяч долларов — большие деньги… Стоит плюнуть на принципы и «посмотреть на вещи здраво»… И я уже был готов «посмотреть на вещи здраво», но увидел, как легко уходит «доказанный» убийца… Как он проходит мимо свечи на асфальте («А розы мы меняем каждый день»). Потом я увидел, как падает в свой БМВ «латиноамериканец» Бодуля и за лобовым стеклом вспыхивает красная точка тлеющей «беломорины» с косяком… Теперь мне предлагали «прижать» Митроху. На самом-то деле это называется: заняться шантажом.

— Разумеется, не бесплатно, — сказал Безродный.

— Нужно обдумать, — сказал Митька.

Я извинился, встал и вышел. В приемной сидел адвокат Розинер. Огромные глаза за стеклами очков внимательно смотрели на мир… Увидев меня, Розинер встал.

— Туда, — сказал я и ткнул большим пальцем за спину, в шикарную полированную дверь красного дерева. — Все вопросы — туда, господин адвокат.

Розинер кивнул. Кажется, он понял… Я прошел мимо секретарши, вышел в пустой коридор с рядом дверей слева и рядом окон — справа… Я спустился по мраморной лестнице с ковровой дорожкой, прижатой медными прутьями, и вышел в холл. Охранник с горящей птицей на черной униформе разговаривал по телефону. Я постучал по стеклу его кабины. Он обернулся, доброжелательно кивнул мне и нажал кнопку. На стойке турникета вспыхнул зеленый свет.

Я вышел в солнечную невозможность. В шум улицы и запах улицы. Улица была живой. Это только из утробы «Феникса» она казалась дном ущелья, где всегда сумерки.

Я постоял, вдыхая бензиновый чад, глядя на идущих мимо людей. Потом я посмотрел наверх и нашел на чердаке третье окошко слева… Ещё выше было небо с синевой, голубями и белыми кудряшками облаков.

Я сунул в рот сигарету и двинулся к своей ' «антилопе». Я сел в раскаленное нутро салона и стал смотреть на черную зеркальную дверь. Золотая птица Феникс горела так, что резало глаза. Через три сигареты я понял, что жду напрасно…

Петрухин вышел из «Феникса», когда Купцов пустил движок и уже собирался выехать со стоянки. Он сидел, развернувшись назад в три четверти оборота, выжидая «окно» в потоке транспорта и появления партнера не видел. Петрухин подошел и постучал костяшками пальцев по стеклу. Купцов резко повернулся:

— Тьфу, дурак! Напугал…

— Пугливый ты, смотрю, стал, — сказал Димка, шлепаясь на пассажирское кресло. — Ты чего в бутылку лезешь, Леня?

— Я не лезу в бутылку.

— Да? А мне показалось…

— Тебе не правильно показалось, Дима.

— Послушай, Лень… Объясни мне по-русски: чего ты хочешь?

Купцов заглушил движок, посмотрел на напарника сбоку:

— Я хочу себя уважать.

— А я, по-твоему, что…

— Стоп! — перебил Купцов. — Про тебя я ничего не говорил. Ты спросил: чего я хочу? Я ответил: хочу себя уважать. Не хочу быть шестеркой бессловесной.

— Даже за большие бабки? — с иронией спросил Петрухин.

Купцов, будто бы и не замечая иронии, ответил:

— Даже и за большие бабки, Митя.

— Понял. А я, Ленчик, по-твоему, что — не хочу себя ува…

— Стоп!

— Не перебивай! — заорал Петрухин. Купцов посмотрел изумленно. От крика черно-фиолетовая сторона лица Петрухина исказилась… Дмитрий, видимо от боли, поморщился.

— Да что ж это за беда? — сказал он. — Ведь одни мудашевы кругом. Плюнул — в мудашева попал! И никакого просвета.

Петрухин горестно покачал головой и вжикнул «молнией» сумки.

— На, — сказал он и шлепнул на «торпеду» видеокассету.

— Что это? — спросил Купцов удивленно.

— Все-таки ты, Ленчик, определенно мудашев.

— Интервью Бодули?

— Копия, следачок, копия… — сказал Петрухин с ухмылкой. — Ну заводи, что ли… поехали.

— Куда?

— Можно к убойщикам, а можно прямо в прокуратуру. Вор должен сидеть в тюрьме.

— Аи, Ленька! Аи, молоток! А я — точно — мудашев… Я-то думал, что ты из-за этих пяти тыщ зелени уперся, — весело заговорил Купцов, поворачивая ключ в замке зажигания.

— То-то, что ты мудашев, — согласился Петрухин. — Про пять штук я уже давно забыл… Они как бы виртуальные. А вот реальных расходов тысячу триста баков мы на этом расследовании потеряли.

— Да ладно, — отозвался Купцов. — Возместим. Наклевывается тут одно дело.

«Антилопа» задним ходом вылезла на улицу и двинулась в сторону Невского. Вскоре она исчезла из виду. А птица Феникс в языках пламени горела на двери так, что болели глаза.