– Лучше его?

– Ну да, кто лучше умеет покушать, мой мальчик. Не вынюхивай предательства там, где ничего подобного нет. Я видел, как он улыбнулся своей тихой улыбкой, когда я в четвертый раз взглянул на оруженосца, резавшего мясо. А если видишь, как он без конца пережевывает маленький кусочек пищи и тянет из кубка вино, на три четверти разбавленное водой, так стыдно становится собственного голода. Все же война и слава по-своему неплохие вещи, однако ими не набьешь этакий желудок, как мой, так, что пояс тесен станет.

– Как ты опишешь герб вон на той галере, Аллейн? – спросил сэр Найджел.

– Серебряное поле, на нем зеленый пояс с широкой, зубчатою каймой червленью.

– Это северный герб. Я видел его в свите Перси. Судя по щитам, на борту каждого из этих судов есть рыцарь или барон. Как жаль, что у меня такое слабое зрение. А вон тот герб, слева?

– Серебро и лазурь попеременно – шесть волнистых поперечных полос.

– О, это герб уилтширских Стауртонов! А там, дальше, я вижу червлень и серебро Уорслеев из Эпалдерскомба, они, как и я, Хампширской ветви. Прямо позади нас – обручной крест доблестного Уильяма Молине, а рядом – алые стропила норфолкских Вудхаусов и аннулеты Месгрейвов из Уэстморленда. Но клянусь апостолом! Было бы очень странно, если бы столь благородная компания собралась здесь, не предполагая совершить никаких военных действий. А вот и наша лодка, сэр Оливер, и мне кажется, нам следует отправиться в аббатство, предоставив Хаутейну распоряжаться разгрузкой по своему усмотрению.

Лошадей обоих рыцарей, а также оруженосцев быстро спустили на широкий лихтер, и они были доставлены на берег почти одновременно со своими хозяевами. Сэр Найджел, ступив на землю, благоговейно преклонил колено и, вынув из-за пазухи маленькую черную мушку, налепил ее на свей левый глаз.

– Пусть святой Георгий и память о моей сладостной возлюбленной вознесут мое сердце! – проговорил он. – Даю обет не снимать этой мушки с моего глаза, пока не повидаю страну Испанию и не совершу тот подвиг, какой буду в силах. И в этом я клянусь крестом моего меча и перчаткой моей дамы.

– Вы меня в самом деле переносите на двадцать лет назад, Найджел, – заметил сэр Оливер, когда они, сев на лошадей, медленно поехали через ворота, выходившие на реку. – После Кадсана французы, наверное, решили, что мы войско слепых, ибо едва ли нашелся бы хоть кто-нибудь, кто не залепил один глаз в знак великой любви и в честь своей дамы. И все-таки трудно вам будет, оттого что вы затемняете себе одну сторону, тогда как, даже открыв оба глаза, едва можете отличить лошадь от мула. В самом деле, мне кажется, мой друг, что вы тут переступаете границы благоразумия.

– Сэр Оливер Баттестхорн, – решительно заявил в ответ маленький рыцарь. – Я желал бы, чтобы вы поняли меня: как я ни слеп, но я все же очень отчетливо вижу стезю чести, и я не жажду, чтобы на этом пути моим проводником был другой человек.

– Клянусь своей душой, – воскликнул сэр Оливер, – вы нынче утром едки, точно сок незрелого винограда! Но я должен вас покинуть и заехать в «Золотую голову», ибо заметил в дверях слугу с блюдом, от которого валил пар, издававший, мне кажется, превосходный аромат.

– Ну уж нет, – решительно ответил сэр Лоринг, кладя руку на его колено, – мы слишком давно знаем друг друга, Оливер, чтобы ссориться, словно два необузданных пажа во время их первых epreuves [испытаний (франц.) ]. Вы сначала отправитесь со мною к Принцу, а уж потом в гостиницу; хотя я уверен, что он очень огорчился бы, если бы любой благородный кавалер предпочел его столу обычную таверну. Но смотрите, кажется, нам машет лорд Делевар? Ха, мой достойный лорд, да будут с вами бог и матерь божья! Вон и сэр Роберт Чени. Доброе утро, Роберт! Очень рад вас видеть!

Оба рыцаря поехали рядом, а Форд и Аллейн вместе с Джоном Норбери, оруженосцем сэра Оливера, следовали несколько позади – на расстоянии меча перед Черным Саймоном и винчестерским знаменосцем. Джон, худой, молчаливый парень, уже бывал в этих местах и теперь сидел на своей лошади, не поворачивая головы; но оба молодых оруженосца с жадным любопытством глазели направо и налево, то и дело хватая друг друга за рукав, когда их внимание привлекало что-то для них непривычное.

– Посмотри, какие богатые лавки! – воскликнул Аллейн. – Смотри, какое в них выставлено благородное оружие, драгоценная тафта и – о, Форд, посмотри, – вон сидят писцы с чернильными приборами и свитками пергамента, белыми, как монастырское белье. Ты видел что-нибудь подобное?

– Ну нет, друг, в Чипсайде есть лавки получше, – возразил Форд, которого отец однажды взял с собою в Лондон по случаю какого-то рыцарского турнира. – Я видел там одного серебряных дел мастера, так на его товар можно было бы купить все, что есть по обе стороны этой улицы. Но обрати внимание, Аллейн, на те дома, как выступают их верхние части. И в каждом окне выставлены гербы со щитами, а на крышах знамена.

– А церкви! – воскликнул Аллейн. – Монастырь в Крайстчерче – благородное здание, но он кажется холодным и нагим в сравнении с любой из этих, с их орнаментом, резьбой и украшениями: словно гигантски разросшийся каменный плющ перекинулся, резво извиваясь, через стены.

– А послушай людской говор! – сказал Форд. – Какие шипящие и щелкающие звуки! Удивляюсь, что у них не хватает соображения научиться говорить по-английски, раз они теперь под властью английского короля. Клянусь Ричардом Хамполским! Среди женщин попадаются красивые личики! Взгляни на эту девочку с коричневым шарфом! Фу, Аллейн, ты предпочитаешь смотреть на мертвые камни, а не на живую плоть?

Не удивительно, что богатство и роскошь не только церквей и лавок, но каждого жилого дома поражали воображение молодых оруженосцев. Город был сейчас в полном расцвете своего благосостояния. Помимо оживленной торговли, существовали еще причины, которые в своем сочетании давали ему богатство. Война, принесшая с собою стольким городам разорение, пошла Бордо только на пользу. И в то время, как его французские собратья приходили в упадок, этот город преуспевал, ибо сюда люди приезжали с севера, востока и юга, чтобы продать награбленное и растратить выкупы. Через все его шестнадцать смотрящих на сушу ворот в течение ряда лет вливались двойным потоком и солдаты с пустыми руками, спешившие во Францию, и отряды, возвращавшиеся с добычей. Двор Принца, – благородные бароны и богатые рыцари, многие из которых, подражая своему владыке, привезли сюда из Англии своих жен и детей, также способствовали обогащению горожан, набивавших добром свои сундуки.