В пятницу утром двадцать восьмого ноября, за два дня до праздника св. Андрея, желтый корабль и два пленных галеаса после утомительного плавания по Жиронде и Гаронне наконец бросили якорь против прекрасного города Бордо. Перегнувшись через фальшборт, Аллейн с изумлением и восторгом любовался лесом мачт, стаями лодок, сновавших по широкому изгибу реки, и городом в форме серого полумесяца, раскинувшимся со всеми своими колокольнями и башнями на западном берегу. Никогда за всю свою тихую жизнь не видел он столь большого города, да и не мог ни один город во всей Англии, кроме Лондона, сравниться с ним размерами и богатством. Сюда прибывали товары из всех живописных местностей, расположенных вдоль Гаронны и Дордони, сукна с юга, кожи из Гиени, вина из Медока, и их отправляли дальше – в Гулль, Эксетер, Дартмут, Бристоль и Честер в обмен на английскую шерсть и английскую овчину. Здесь жили также те знаменитые плавильщики и сварщики, благодаря которым бордоская сталь прославилась как самая надежная в мире: она была непробиваема ни для копья, ни для меча, тем самым, сберегая драгоценную жизнь ее владельцам. Аллейну был виден дым горнов, поднимавшийся в чистый утренний воздух. Шторм утих и сменился легким бризом, он доносил до его слуха протяжные призывы рога, звучавшие с древних крепостных валов.

– Hola, mon petit! – произнес Эйлвард, приближаясь к тому месту, где стоял юноша. – Ты же теперь оруженосец и, вероятно, заслужишь золотые шпоры, а я по-прежнему командир лучников и командиром останусь. И даже не осмеливаюсь говорить с тобой так же свободно, как когда мы шагали рядом мимо Виверли-Чейз, разве что я могу быть теперь твоим проводником, ибо в самом деле знаю каждый дом в этом Бордо, как монах – свои четки.

– Нет, Эйлвард, – ответил Аллейн, кладя руку на рукав его поношенной куртки, – вы не можете считать меня таким низким, я не отвернусь от старого друга только потому, что мне в жизни немного повезло. И, по-моему, с вашей стороны нехорошо так думать обо мне.

– Да нет, mon gar, это был только пробный выстрел, чтобы узнать, тот же ли дует ветер, хотя я просто негодяй, что мог в этом усомниться.

– Ведь если бы я не встретил вас, Эйлвард, в Линдхерстской гостинице, кто знает, где я был бы теперь! И уж, наверное, не попал бы в замок Туинхэм, не стал бы оруженосцем сэра Найджела, не встретил бы…

Он вдруг замолчал и вспыхнул до корней волос, однако лучник был слишком занят собственными мыслями, чтобы заметить смущение своего молодого друга.

– Хорошая была гостиница, этот «Пестрый кобчик», – заметил он. – Клянусь моими десятью пальцами, когда я повешу свой лук на гвоздь и сменю кольчугу на домашний кафтан, пожалуй, лучше всего будет, если я возьму и хозяйку и ее дело.

– А я думал, – ответил Аллейн, – что вы обручены с кем-то в Крайстчерче.

– С тремя, – ответил Эйлвард, – с тремя. Но в Крайстчерч я, скорее всего, не вернусь. Может быть, мне в Хампшире предстоит работа погорячее, чем я когда-либо выполнял в Гаскони. Однако обрати внимание вон на ту стройную башенку в центре города, в стороне от реки, на ее верхушке развевается широкий стяг. Посмотри, как озаряет его восходящее солнце и как в его свете блестит золотой лев. Это флаг короля Англии, пересеченный связкою Принца. Там Принц и стоит, в аббатстве св. Андрея, там и двор свой держит все эти последние годы. Там и собор того же святого, и город находится под его особым покровительством.

– А что это за серая башенка слева?

– Это храм архангела Михаила, вон то, справа – храм святого Реми. Там же ты видишь над нефом колокольни Сен-Круа и Пей-Берлан. Обрати также внимание на мощный вал с тремя воротами на реку и еще шестнадцатью со стороны суши.

– А почему, скажите мне, добрый Эйлвард, из города доносится так много музыки? Мне кажется, я слышу сотню труб, сливающихся в едином хоре.

– Ничего удивительного тут нет, раз вся знать Англии и Гаскони находится в этих стенах, и каждый желает, чтобы его трубач трубил так же громко, как и соседний, иначе могут подумать, что его достоинство унижено. Ma foi! Они подняли такой шум, словно целая шотландская армия, когда каждый солдат, набив пузо лепешками, целую ночь дудит на волынке. Видишь, вдоль всего берега пажи поят лошадей, а там вон, за городом, они носятся галопом по равнине. Для каждого из этих коней, если он принадлежит рыцарю, в городе есть стойло, ибо, как я узнал, ратники и лучники уже ушли вперед в Дакс.

– Я полагаю. Эйлвард, – сказал сэр Найджел, появившийся на палубе, – что отряд готов к высадке. Пойди скажи им: через час лодки буду поданы.

Лучник приветственным жестом поднял руку и поспешил выполнять поручение. Тем временем сэр Оливер последовал за своим собратом-рыцарем, и оба стали вместе расхаживать по корме. – сэр Найджел все в том же лиловом кафтане и в берете, украшенном спереди перчаткой леди Лоринг и кудрявым страусовым пером; что касается рыцаря-лакомки, то он был одет по последней моде – пышные рукава, камзол, куртка, двухцветные штаны и плащ оливкового цвета с красным и зубчатой каймой. Пунцовый колпак или капюшон с длинными свисающими на плечи углами сидел на его чернокудрой голове, а носки позолоченных башмаков были загнуты кверху a la poulaine [обувь польского происхождения (франц.) ], как будто из больших пальцев росли усики, которые могли бы со временем обвить всю его массивную ногу.

– Итак, сэр Оливер, – сказал сэр Найджел, глядя на берег заблестевшими глазами, – мы снова стоим перед вратами чести, и сколь часто врата эти открывали нам путь к рыцарским доблестям и славе! Вон развевается знамя Принца, и хорошо бы поспешить на берег и выполнить по отношению к нему наш долг покорности. Уже множество лодок отходит от берега.

– Возле западных ворот есть хорошая гостиница, она знаменита своими цыплятами, тушенными в пряностях, – заметил в ответ сэр Оливер. – Прежде чем явиться к Принцу, мы можем заморить червячка, ибо хотя за столами у него весело и на них камчатые скатерти и серебро, сам он едок плохой и не сочувствует тем, кто ест лучше его.