– У нас еще двадцать минут, – заявил Клавдий бесстрастно. – Мы успеем выпить чаю.

Мышь деловито возилась в углу. Как вчера.

Руки Клавдия лежали на краю стола, по обе стороны от чашки. Незагорелые, со следом недавнего пореза, с проступающими веревочками вен.

И он молчал – так долго, что машина у ворот сочла возможным деликатно посигналить.

– Клавдий...

– Да?

– Так всегда кажется, – сказала Ивга шепотом. – Когда кого-то теряешь... кажется, что виноват. У нас в селе, в Тышке, где я родилась, там на кладбище был такой хороший лум...

Она замолчала. Машина посигналила снова.

Клавдий бледно улыбнулся:

– Мы странно говорим. Будто перед открытой дверью. Надо идти, было ведь время, чтобы говорить... А теперь времени нету. Дверь открыта, а мы все тянем, и, оказывается, кое-что важное так и не сказано, а дверь-то уже открыта, и ждут...

Он поднялся. Выплеснул в окошко невыпитый чай, аккуратно снял с вешалки элегантный, без единой морщинки пиджак:

– Пойдем...

– Это был хороший лум, – сказала Ивга шепотом. – И совсем недорого брал за утешение. Так вот он говорил, что вина существует только в нашем сознании, что мы не должны отягощать себя...

– Пойдем, Ивга.

Гуси поджидали Великого Инквизитора у порога; Ивга шагнула вперед, занося прут. Белые птицы забили крыльями, заволновалась трава, как от лопастей вертолета – но Клавдий прошел мимо, совершенно забыв, что ему положено бояться гусей. Ивга даже испытала что-то вроде разочарования; до машины оставалось двадцать шагов... восемнадцать шагов... семнадцать...

– Я никогда не видела, – сказала Ивга шепотом. – Не видела человека, который мог бы тридцать лет кого-то помнить... так помнить. Я, оказывается, никогда не верила старым сказкам о вечной любви...

– Ты сентиментальна, Ивга.

– Нет.

– Да... Это не сказка. И это не весело. И это, скорее всего, никакая не любовь.

– Вы будете смеяться, но я...

Она осеклась.

Широко распахнулась никелированная дверца:

– Да погибнет скверна, патрон...

Запах воды и травы сменился запахом разогретого салона. Водитель поспешно развернулся; рука Клавдия потянулась к телефону – но по дороге передумала. Возможно, Великий Инквизитор решил отсрочить возвращение в должность еще на три минуты; его ладонь будто мимоходом легла на руку спутницы:

– Что ты хотела сказать, Ивга? Почему я должен был смеяться?

Она молчала, закусив губу. Ее ладонь делалась все более влажной. И горячей, и липкой – хорошо бы Клавдий этого не заметил.

Теперь она уже не скажет.

Не признается, как много значит для нее его доверие. Что все секреты Инквизиции ничего не стоят в сравнении со странной тайной его жизни. И как глубоко она уважает эту его тайну.