Который день меня преследует запах дыма. Запах разгорающихся дров...
Я совершил куплю дома в предместье. Хлопотно и накладно, однако же луг и озеро, возможно, я стану разводить карпов и возделывать лилии. Возможно, мне пора на покой, в окружение пчел, гудящих над соцветиями...
...ибо я, и только я, отвечу за свои деяния перед небесным престолом... И проклятья сударынь моих ведьм, лежащие на мне коростой, вменятся в заслугу мне – либо в провинность...»
Казалось, что Дворец Инквизиции пуст. Пять часов утра напоминали о себе жиденьким рассветом за высокими решетчатыми окнами; дремал в своей железной сетке лифт, а на перилах дымной, навеки прокуренной лестничной площадки серым снегом лежал остывший сигаретный пепел.
Наверное, Ивга удивилась его желанию остановиться здесь, между этажами, в полумраке огромной винтовой лестницы. Удивилась, но не подала виду – а он просто не желал видеть своего кабинета. Ни приемной, ни референта, ни подручных, ни даже табличек на дверях...
– Дайте мне сигарету, – сказала Ивга шепотом. Он механически протянул ей пачку – и сразу же отдернул руку:
– Ты же не куришь!
Она чуть усмехнулась:
– Теперь курю. Или вам жалко?
– Жалко, – он спрятал пачку в карман.
Ивга покривилась. Непривычная гримаска очень не шла ей. Как будто некий изувер-фотограф приклеил к рыжим волосам совершенно постороннее, достаточно неприятное лицо:
– Боитесь, что от сигареты я стану чуть менее здоровой? Недостаточно крепкой, чтобы идти на костер?..
Он ждал от себя волны раздражения – но ничего не почувствовал. Только усталость. И потому сказал непривычно тихо:
– Ивга, отстань. Не зли... Мы же с тобой... эти... сотрудники...
– Ага, – неприятное выражение все не уходило с ее лица. Она смотрела вниз, в темный квадратный колодец с лифтовой шахтой посередине.
Он вдруг вспомнил. И поразился собственной недогадливости – и еще тому, как изменились обстоятельства. То, что казалось важным еще позавчера, теперь попросту забылось...
– Извини. Я хотел спросить. Назар?..
Собственно, ответа ждать не приходится. Вот он, ответ. Мрачно сбрасывает пепел с перил, и наблюдает, как падают серые хлопья...
Перила опустели. Прошло, наверное, минут пять, прежде чем Ивга подняла голову:
– Скольких вы отправили на костер, Клавдий?
Он сжал зубы:
– Не было никакого костра. Последние сто лет казни... происходят по-другому. Так только говорят – «костер»...
– А как происходят казни?
– А тебе какое дело?.. Гуманно... пес, пес, пес! Чего ты от меня хочешь, Ивга?!
– «Я пытался оставить свое ремесло. Я всегда знал, что оно неблагодарно, жестоко и грязно... Я прирожден к нему, как никто другой. Что ж, кто-то ведь должен чистить отхожие места, иначе мир захлебнется в нечистотах...»
Она цитировала, глядя мимо его глаз, размеренно и бесстрастно. Только один раз голос ее дрогнул – на слове «захлебнется».
– Ты мне льстишь, – сказал он глухо. – Мне очень далеко до Атрика Оля.
Она искренне удивилась:
– Почему? Потому что он был сожжен сударынями его, ведьмами?
– Нет, не поэтому. Ценой его жизни, видишь ли, была жизнь матки. А сжечь и меня могут – не фокус...
Брезгливое выражение наконец-то сошло с ее лица. Она впервые за долгое время взглянула ему прямо в глаза:
– Не надо так говорить.
Он пожал плечами: как хочешь.
Внизу, там, куда упиралась лестница, пронзительно скрипнула дверь. В проеме стояла сухонькая женщина с ведром и тряпкой; взявшись было за привычную работу, она вдруг замешкалась и принялась вглядываться в стоящих высоко на площадке. Как будто не веря своим глазам – уж не Великий ли Инквизитор?..
– Все не хотелось об этом думать, – признался Клавдий тихо. – Но мне придется встретится с маткой... как и Атрику Олю. Но я, видишь ли, в отличие от него совершенно не уверен, что сумею ее уморить.
Уборщица продвигалась верх, тщательно вылизывая тряпкой одну ступеньку за другой.
– Атрик Оль тоже не был уверен, – сказала Ивга чуть слышно.
Клавдий вдруг испытал благодарность. Может быть, за эти слова. А может быть, то было запоздалое признание ее самоотверженности, потому что работа этой ночью была опасной и тягостной, а накануне его сотрудница пережила, по-видимому, серьезную личную драму...
– Ивга. Расскажешь мне... про Назара?
Она наклонила голову. Упавшие рыжие пряди закрыли от него ее лицо.
– Мне хочется помыться, – сказала она вместо ответа. – Смыть с себя...
Он понял ее раньше, чем она договорила. И понял, что ему уже давно хочется того же самого – смыть с себя эту ночь. Содрать со шкуры события последнего месяца, хоть на пару часов, но забыть о сгоревшем театре, опрокинувшемся трамвае и окровавленном цирке. О собачьих глазах Федоры, ледяном голосе герцога и тени ведьмы-матки, неспешно наползающей на Вижну и на мир. Возможно, и Атрик Оль ощущал нечто сходное, покупая дом в предместье, желая «возделывать лилии»...
– В окружении пчел, гудящих над соцветиями, – сказал он вслух. Взял Ивгу за руку и побрел к лифту.
Дорога заняла полчаса – все это время они спали на заднем сидении. Клавдий уснул мгновенно и глубоко, а Ивга дремала, время от времени тычась лицом в стекло и с трудом приподнимая веки. Какие-то огороды, дома, улицы предместья...
Таксист притормозил на развилке, подумал и повернул вправо; дорога ушла из-под колес, теперь это были две изрядно заросшие колеи в окружении росистой некошеной травы. Таксист остановил машину перед темными облезлыми воротами, гордо возвышающимися среди остатков завалившегося забора. На воротах приколочен был новенький знак: «Ул. Речная, 217».
Клавдий, чьи глаза никак не желали раскрываться, неторопливо отпер ворота ключом на гремящей связке; Ивга ждала. Это казалось старинным, а оттого весомым и уважаемым обрядом – непременно отпереть ворота, стоящие, в общем-то, средь чиста поля. У подгнившего деревянного столбика имелся красноголовый, полускрытый травой гриб.
Скрипучие створки приоткрылись. Одна из них тут же повисла на последней уцелевшей петле – что не помешало Клавдию галантно пропустить Ивгу вперед.
В доме пахло застоявшейся сыростью. Метнулась со стола зазевавшаяся мышь; к грохоту упавшей кружки присоединился мелодичный звонок. Ивга вздрогнула; Клавдий вытащил из кармана телефонную трубку.