Изменить стиль страницы

Хороший вопрос.

Мимо промчался парнишка на роликах. Выскочил на проезжую часть, вильнул задом перед возмущенно взвизгнувшей машиной, влетел обратно на тротуар и с гиканьем скрылся за углом.

– Тебе очень в тягость то, что ты делаешь? Что я заставляю тебе делать? Принуждаю, по своему обыкновению?

Она кисло улыбнулась.

Он вдруг схватил ее за плечи и резко притянул к себе; она успела испугаться. Она почувствовала на шее его жесткую руку – он, если захочет, запросто может пережать ей сонную артерию...

По месту, где она только что стояла, прокатил другой роликовый парнишка – Ивга успела ощутить проносящийся мимо вихрь и разглядеть огненно-красную кепку со сдвинутым на затылок козырьком. Пацану было всего-то лет тринадцать; в следующую секунду он налетел на железную урну и шлепнулся, проехавшись по асфальту видавшими виды наколенниками.

Клавдий выпустил ее. Она старалась смотреть мимо его глаз.

– Ивга... Скажи, что тебя беспокоит. Это важно.

Его лицо больше не было песочными часами. Ей кажется – или это настоящая, всамделишняя тревога? Его действительно так заботит то, что происходит у нее на душе? Или «это важно» для дела Инквизиции?

– Клавдий, вы любите собак?

– Да, – ответил он сразу и без удивления.

– А кошек?

– И кошек... А что?

– А морских свинок?

– А вот свинок не люблю... И хомяков не люблю тоже. И совершенно равнодушен к рыбкам и попугаям. Что еще?

– Я для вас кошка – или все-таки хомяк? Или подопытный кролик?

В глубине души она надеялась, что он растеряется. Хотя бы на секунду смутится; напрасно надеялась.

– Ты – человек. Разве я чем-то тебя оскорбил? Обошелся, как с кошкой?..

Ну вот, теперь ей придется оправдываться. Несправедливо обидела доброго инквизитора...

Она нервно закусила губу:

– Мне... грустно. Я не вижу себя... здесь. Нигде. Мне кажется... если я подойду к зеркалу, там отразятся... комната, мои вещи... а меня не будет. Ведьма, которая работает против ведьм. Невеста без жениха... Как будто я ваша вещь – притом дешевая и уже бывшая в употреблении...

– Ты – мой сотрудник, – мягко сказал Клавдий. – Мой союзник. Мой, если хочешь, друг.

– А вот нетушки. Сотрудникам говорят правду. С друзьями... с ними вообще... тяжело. У меня никогда не было друзей... и у вас тоже.

– Откуда ты знаешь?

Ивга опомнилась.

Вечерело. Где-то далеко, наверное, в открытом ресторанчике за углом, пронзительно звенело банджо. По светло-серому, вылизанному ветром асфальту прошли красные лаковые туфли на невозможно высоких каблуках. Владелицы туфель Ивга не видела – так низко опустила повинную голову.

– Ты что же, Ивга? Ведьминские штучки? Тайное выковыриваешь на свет, делаешь явным?

– Это не тайное, – Ивга подняла голову. – Человек, который хоть чуть-чуть с вами пообщается... сразу поймет, что у вас не бывает друзей.

– Это плохо?

– Не знаю... может быть. Но ничего не поделать.

Клавдий чуть усмехнулся:

– Ну-ну... Если бы ты не была ведьмой, Ивга, я сказал бы, что ты самородок. Клубок интуиции... Надо полагать, я не способен ни на преданную дружбу, ни на возвышенную любовь.

...Ветер в лицо, чувство полета, пригибающиеся травы, лес, по вершинам которого ходят зеленые волны...

По всей ее незагорелой коже волной пробежали мурашки. От макушки и до пяток. Что это, ей нравится быть ведьмой?!

Она отвернулась. Облокотилась на чугунную ограду вокруг клумбы:

– На возвышенную любовь... Вы способны. Я знаю.

– Тебе ли не знать... Ты ведь видела ту замечательную кровать, пастбище возвышенной любви...

– Не ерничайте!..

Ей вдруг стало до слез обидно. Собственно, не понятно, чья это обида – Ивгина? Клавдия? Или той ведьмы, в чью душу она слазила сегодня без всякого на то права?

– Не ерничайте... Хоть любовь-то... не трогайте. Да, кровать ваша пошлая, да, Назар меня бросил... Но любовь... любви от этого не холодно ни жарко. Она не спрашивает... Ей плевать, что мы о ней думаем; ей плевать, что нам, вот именно нам ее почему-то не досталось... Но она просто есть. И мне от этого, может быть, чуть легче...

– Ты не обучалась философии, Ивга. Иначе ты бы сказала – любовь есть объективная реальность, не зависящая от нашего субъективного восприятия...

– Смейтесь. Можно даже чуть громче. Смейтесь...

– Я не смеюсь... Сверхценность.

– Что?

– Сверхценность... Для тебя это – то, что ты называешь любовью. Для нынешних ведьм – по-видимому, матка...

– А для вас это, по-видимому, сигареты. Все, я пошла.

У нее хватило злости не замешкаться и не оглянуться.

Солнце все опускалось, теряясь за крышами; на улицы наползала тень, и рекламные вывески многочисленных летних баров оживали, открывались, как глаза ночного зверя.

Банджо в ресторанчике за углом смолкло. Теперь там пел под гитару широкоплечий, неестественно голубоглазый мужчина в щегольском пиджаке и потертых джинсах; ни на кого не глядя и ни о чем не думая, Ивга присела за ближайший столик.

– Слушаю вас, девушка...

Она с опозданием вспомнила, что у нее нет денег. Только на мороженое...

– Мороженое.

– Что еще?

Голубоглазый пел хорошо. Что-то про весну и про дождь.

– Больше ничего. Мороженое...

– И два коктейля. И два набора «ассорти»... Ты ведь, по обыкновению, голодная, да, Ивга?

Она содрогнулась.

Пров был одет в цивильное. В какую-то цветастую рубаху и светлые штаны, и на открытой шее Ивга разглядела серебряную цепь. Наверняка пластинка – серебряное удостоверение чугайстра – спрятана на груди под рубашкой.

– Спасибо, я ничего не хочу, – сказала она машинально.

Пров улыбнулся.

У него была нехорошая улыбка. У Ивги непроизвольно подтянулся живот.

– Зато я хочу. Очень хочу... И уже давно, – он крутанул на ножке изящный ресторанный стул. Уселся на него верхом, положил подбородок на спинку. – Сейчас мы с тобой выпьем... и спляшем. Мне надоело плясать в хороводе – я хочу пригласить свою, персональную даму...

Голубоглазый певец пел о джунглях и о звездах. Официантка принесла два высоких стакана с насыщенно-оранжевой, какой-то даже светящейся жидкостью. И два сложных сооружения из маринованных овощей.

Ивга смотрела, как долька лимона на тонкой стеклянной стенке ловит влажным сочным боком цветные огни, мигающие в такт прочувственной песне; собственное лицо казалось Ивге онемевшим, омертвевшим, как маска. Кажется, она сильно побледнела; кажется, Пров с удовлетворением это отметил.