- Надо по артиллерии сначала, - сказал Карташов, поднимая бинокль. - Левее красного здания водокачку видите? Там три батареи и минометы.
Полбин взглянул по направлению руки полковника. За холмистым полем, покрытым редким кустарником, вставала окраина города. В бинокль было видно, что в красном здании у водокачки окна без стекол.
- Это отметка семнадцать. Так? - спросил Полбин.
- Точно.
- А в длинных серых сараях что у них? Пехота?
- Да. И противотанковая там же. Надо тоже жахнуть.
- Жахнем, - сказал Полбин без улыбки. - Это за кустарниками, ближе ко мне - ваши?
- Да, мои. Залегли, ждут подмоги с неба. Один из трех аппаратов на столе зазвонил. Полбин взял трубку, потом, выслушав, посмотрел на карту, придавленную к столу бурым комком земли.
- Сейчас подойдут.
Он поднял голову. Над лесом, на большой высоте появились "Петляковы". Они летели в кильватерной колонне пятерок. С земли их полет напоминал осеннюю тягу журавлей: впереди вожак, за ним два справа и два слева. Клинья двигались спокойно, даже несколько торжественно.
Полбин взял из рук радиста микрофон:
- "Клен", "Клен", слушайте меня. Я - "Береза". Слушайте меня. "Клен", вы над моей головой. Идите к отметке семнадцать, артпозиции... Я - "Береза".
"Петляковы" в небе резко меняют курс. Строй их вытягивается, они на ходу принимают боевой порядок - пеленг.
Немецкие зенитки начали огрызаться. Но самолеты уже рассредоточили строй, снаряды рвались в чистом небе, прыгая, как ватные шарики.
Ведущий самолет развернулся в сторону красного здания с водокачкой и отошел от группы. Секунда - и он понесся в стремительном пике. За ним на глиссаду пикирования, как на скользкую крутую дорожку, ступил следующий, потом еще, еще...
Доходя до невидимого пункта, точно рассчитанного еще на земле, "Петляковы", как бы оступаясь у края стремнины, с нарастающим гулом моторов летели вниз.
Вверху над ними кружились истребители прикрытия. Часть "Лавочкиных" опоясала "вертушку", охраняя ее с боков.
Ведущий сбросил бомбы. С разворотом и набором высоты он выходил из пикирования, его длинное тело блеснуло под солнцем. На красный дом с водокачкой полетели бомбы.
Они падали в одну точку. Еще не успевал рассеяться дым одного взрыва, как вспыхивало пламя другого, третьего... Через равные промежутки времени на опушку леса доносились глухие удары, и листья берез тихонько вздрагивали.
Ведущий закончил боевой разворот, набрал высоту и оказался в хвосте последнего самолета группы, растянувшейся в небе.
Кривую, описанную ведущим, повторил "Петляков", летевший вслед за ним. По этой же кривой лезли вверх остальные. Встав вровень с теми, кто был на исходной высоте, они спешили к краю невидимого обрыва и снова падали вниз...
Теперь уже трудно было пометить самолеты номерами, ибо первый и последний делали одно и то же: отбомбившись, каждый гнался за хвостом идущего впереди, взбирался на высоту и, скользнув по линии боевого пути, снова шел к земле, стонавшей от грохота разрывов...
Полбин поднес к глазам бинокль. Водокачки не было. Толстое круглое основание ее рассыпалось и было придавлено грузно осевшей крышей, как монгольской шапкой, надетой набекрень. Из обгорелых стен красного здания рвались кверху языки пламени, бледные, почти незаметные в сиянии безоблачного дня. Черный дым косо стелился по ветру.
На бугристой равнине среди кустов виднелись выгоревшие гимнастерки пехотинцев. Многие поднялись из укрытий и, заслоняясь руками от солнца, смотрели на пожарище. Кто-то повернулся лицом к Полбину и помахал над головой пилоткой, словно призывая: "Вперед! Путь свободен!"
"Петляковы" стали собираться в строй. Полбин услышал по радио голос Дробыша:
- "Береза", я "Клен". Цель накрыта. Вижу прямое... Я - "Клен"...
Вмешался чей-то другой, задорный голос:
- Бомбили отлично, подтверждаю!
Мелькнула мысль: Звонарев! Но нет, о нем давно ничего не слышно.
- Кто вы? - спросил Полбин.
- Я - "Тюльпан"...
Это был ведущий истребителей.
- "Клен", - позвал Полбин. - Слушайте меня, я - "Береза". Идите к отметке четырнадцать, та же задача. Я - "Береза".
Самолеты развернулись в небе. Ватные шарики зенитных разрывов потянулись за ними, но скоро отстали. Заработали зенитки над новой целью - длинным рядом серых одноэтажных зданий, в которых находилась противотанковая артиллерия врага.
После первого захода "Петляковых" зенитный огонь стал слабее, а потом и вовсе утих.
Все время, пока длилась бомбежка, полковник Карташов сидел у столика и, меняя телефонные трубки, говорил с командирами пехотных полков. На равнине происходило движение: легкие пушки меняли позиции, пулеметчики перебегали от куста к кусту, в неглубоких впадинах и лощинах накапливалась пехота, и все это подбиралось ближе к окраинам города, готовясь к решительному удару...
"Петляковы" закончили обработку второй цели. Бомбы были израсходованы.
- "Клен", - сказал Полбин. - Идите домой. Благодарю за отличные удары. Я "Береза".
Журавлиные косяки потянулись на восток. Как резвые жаворонки, кувыркались по бокам строя легкие истребители. Они словно выражали радость тем способом, который был недоступен чинным и серьезным бомбардировщикам.
Когда самолеты проходили над лесом, Полбин успел заметить, что левый крайний ведомый как бы прихрамывал, а мотор его дымил, оставляя в небе еле заметную прямую струю. Но самолет не отставал от строя.
"Наверное, дал слишком богатую смесь", - успокаивая себя, подумал Полбин.
Карташов держал около ушей сразу две трубки. Увидев, что Полбин собирается уходить, он положил одну и, встав, протянул руку, а глазами выразил понятную Полбину мысль: "Так занят, что и спасибо не могу сказать! Нет слов для благодарности!"
Радист вытянулся и отдал Полбину честь, приложив руку к эбонитовой чашечке наушников.
Полбин прошел вниз, на НП командира дивизии. Там тоже кипела работа, отдавались приказания, звонили телефоны.
- Сейчас будем брать, - сказал Полбину подполковник с седой щеточкой усов. - Приезжайте вечером чай пить. Рюмками!
Он махнул рукой в сторону города, судьба которого была уже предрешена.
Полбин долетел на свой аэродром очень быстро: сильный попутный ветер подгонял его По-2.
Первым к нему подбежал Дробыш. Лицо его было угрюмо, маленький рот плотно сжат.
Он доложил о вылете и добавил:
- Ранен Гусенко. Умирает.
- Как умирает?
Полбин не мог привыкнуть к гибели людей, хотя многих из тех, с кем он прошел от берегов Дона, не было в живых. Каждый раз, слушая доклады о потерях в бою, он спрашивал: "Как - сбит?", "Как - не вернулся?", и были в этих вопросах возмущение и протест; как может погибнуть человек, столько раз храбро ходивший на врага, презиравший смерть?
Гусенко, весельчак Гусенко, "усач", подражая которому все летчики его эскадрильи, даже самые юные, отпускали себе усы, был одним из самых храбрых и умелых. Месяц тому назад он стал Героем Советского Союза. Его эскадрилья приходила без потерь из самых трудных сражений. Плотным, четким строем всегда возвращались на свой аэродром "усачи", и шутками, смехом оглашались стоянки...
Гусенко лежал на траве недалеко от своего самолета. Над ним склонился врач в белом халате, молчаливым кружком стояли летчики. Они расступились, пропуская генерала.
- В грудь, - сказал врач, державший шприц в руках. - Нужна сила, чтобы довести самолет и сесть.
- Нет надежды? - спросил Полбин, опускаясь на одно колено.
Врач покачал головой:
- Считанные секунды.
Запрокинутое лицо Гусенко, чистое, открытое лицо с мягким овалом подбородка, было залито мертвенной бледностью. Светлые усы казались наклеенными на этом лице. Из уголка лиловых губ вытекала тонкая струйка крови.
Гусенко открыл глаза. Они уже ничего не видели, но голубое небо отразилось в них.
- Не дошел... - выдохнул он, и клокотание в его разбитой осколком груди прекратилось.