- Я все же не пойму: че-пэ это или не че-пэ? Надо начальству докладывать?
- По-моему, надо. - ответил Белаш. - Я допустил ошибку...
- Но ты же мог на молекулы разлететься!
- Все равно. Я отвечаю и за экипаж.
- Сложный случай, - сказал Гусенко. - Вот идет майор, доложим ему.
Подошел командир полка майор Пчелинцев. Он внимательно выслушал Белаша, расспросил Светлова, Иваницкого и сказал:
- Идите обедать. Вечером я вас вызову.
Гусенко пошел в штаб докладывать о результатах вылета, а Белаш, Светлов и Иваницкий направились в столовую.
- День сегодня хороший, - сказал Светлов, глядя на лилово-голубую полоску перебиравшегося с бугра на бугор леса. - Мне сейчас один смешной случай вспомнился...
- Какой? - вылетел вперед Иваницкий, большой любитель смешного.
- Институтский...
- А-а... - Иваницкий с разочарованным видом замедлил шаг. Он не ждал ничего смешного от рассказа об институтской жизни Светлова.
- Нет, нет, право смешной, - заторопился Светлов. - Понимаете, висело у нас в вестибюле объявление: такого-то числа состоится лекция на тему: "Почему я всегда здоров". Какой-то приезжий лектор должен был читать. Объявление провисело до субботы, а за два часа до начала лекции на нем появилась бумажка наискось: "Не состоится ввиду болезни лектора".
Иваницкий рассмеялся, а Белаш спросил:
- Какая же мораль?
- Никакой. Так просто вспомнилось, - ответил Светлов.
Белаш все время думал о вечере и предстоящем разговоре. Он все еще не мог решить для себя вопрос: виноват он в том, что произошло в полете, или нет. Что скажет майор Пчелинцев?
Но вечером весь экипаж был вызван к Полбину. Разговор шел в присутствии Грачева, Крагина и Самсоненко. Опять все члены экипажа по очереди рассказывали о том, как сбрасывалась опасная спутница. Выслушав каждого, Полбин обратился к Самсоненко.
- Иван Данилович! В вашей практике такие случаи были? Возможно, дело тут в нарушении баллистических свойств бомбы?
- Допускаю, - ответил Самсоненко, - но вообще о таких случаях я до сих пор не слыхал.
- А что скажут генералы? - Полбин взглянул на Грачева и Крагина.
- Я убежден, что это беспрецедентный случай, - произнес, щурясь, Грачев. Безусловно, единственный в истории авиации.
- Не знаю, единственный или нет, а в данном случае экипаж проявил мужество, - сказал Крагин. - Я не считаю, что Белаш заслуживает награды, но ошибку он исправил мастерски.
- Присоединяюсь, - поддержал его Полбин. - Самое важное в этом случае состоит в том, что экипаж не растерялся. Отпустим с миром? - он с усмешкой оглядел генералов и кивнул Белашу: - Идите, товарищи. Ошибок больше не допускайте, но в исключительных обстоятельствах держите себя именно так.
-Когда дверь закрылась, Иваницкий спросил:
- Что значит - беспрецедентный?
- Это значит - ранее не имевший места, - ответил Светлов.
- И не долженствующий иметь его, - сказал Белаш, с трудом произнеся вдруг всплывшее в памяти книжное слово "долженствующий". - Во всяком случае, для меня это имеет такое значение.
Сбив фуражку на затылок, он поднял глаза к холодным осенним звездам и вдруг звучным тенорком запел протяжную песню про крутую, высокую гору, под которой раскинулся зеленый гай.
Глава IX
Оттепель началась рано. Снег, долго лежавший на полях толстым слоем, быстро растаял. Наступила весенняя распутица, которой все ждали, но не думали, что она нагрянет вдруг.
Грязь была непролазная. Съезжать с шоссе хотя бы на два-три шага было нельзя: пешеходы увязали так, что сапоги приходилось вытаскивать руками.
Александр Пашков стоял в кузове полуторки и, прикрывая лицо от брызг, смотрел по сторонам. С левой стороны шоссе, видимо, еще несколько дней тому назад пробирались машины. На пологом склоне холма завяз, повалившись набок, трактор, чуть дальше стояли два прицепа с погруженными на них истребителями. Самолеты были без крыльев, с погнутыми винтами, очевидно их подобрали в степи после посадки "на живот".
Шоссе стало подниматься в гору. Все чаще попадались на обочинах брошенные машины. Лейтенант из автобата, стоявший рядом с Пашковым, вытирая рукавицей попадавшие на лицо грязные брызги, определял: "ЗИС. Полуторка. Оппель. Еще полуторка..."
- Далеко еще? - спросил Пашков.
- Сейчас приедем. Вот за этим бугорком. Машина еще раз поднялась в гору. Впереди открылось большое село с красными каменными домами в центре.
- Видите, над зеленой крышей две трубы? - спросил лейтенант, указывая вперед.
- Вижу.
- Это и есть штаб корпуса. Я вас почти до самого дома довезу.
Но прошло еще около часа, прежде чем Пашков, стараясь держать на отлете грязный чемодан, вошел в длинный коридор и предъявил документы дежурному.
- Не совсем сюда, - сказал лейтенант с красной повязкой на рукаве. - Отдел кадров через дорогу, вон маленький домик...
Начальника отдела кадров Пашков нашел в небольшой комнатушке с одним окном, на котором стояли цветочные горшки с хилыми растеньицами.
Представившись, Александр присел на предложенный ему табурет и стал молча ждать, пока подполковник ознакомится с личным делом. Уже смеркалось, света в комнате становилось все меньше, и подполковник, досадливо оглядываясь на окно, низко склонялся над бумагами.
- Так, - сказал он, прочитав автобиографию Пашкова. - Это для меня некоторая неожиданность. Значит, вы доводитесь нашему командиру... как это называется, - подполковник пощелкал пальцами над головой, ища забытое слово, шурином, что ли?
Пашков поднялся с табурета.
- Так точно, товарищ подполковник.
- Сидите, сидите, - жестом остановил его подполковник. - Вы сами просились к нам в соединение, или как?
- Нет, это случайно. Так назначение дали.
Пашков продолжал стоять. У него не было оснований сомневаться, что ему предлагают сидеть из простой вежливости и внимания к уставшему с дороги человеку, но он не хотел воспользоваться этим приглашением после того, как начальнику отдела кадров стало известно, что вновь прибывший - родственник самого Полбина.
- Надо вам представиться генералу, - продолжал между тем подполковник. - У него такое правило: со всеми прибывающими лично беседует.
- А может, вы разрешите сделать исключение из этого правила? - смело спросил Пашков. - В других местах мне прямо давали назначение в отделе кадров - и в часть...
Подполковник распрямил ладони, положил их на бумагу и, помолчав, сказал:
- Назначение я вам дам. Будете работать штурманом эскадрильи в гвардейском полку. А порядок нарушать не станем, - к генералу направляйтесь немедленно. Иначе и вам и мне попадет, вы же знаете, какой у нас командир.
На этом разговор с начальником отдела кадров закончился. Пашков не стал объяснять, почему он не хотел встречаться с командиром соединения. Собственно, он очень хотел этого, ему не терпелось увидеть зятя в генеральской форме, рассказать о Чите, о детях. Но его грызла досада, поселившаяся в душе с той минуты, как ему сказали в штабе армии, что он назначается в соединение Полбина. Пашков сначала растерялся, а потом решил: поеду, буду себе служить простым штурманом, не стану на глаза начальству лезть. Он хотел сохранить независимость и проявить себя без помощи родственника, занимающего большой пост. Поменьше бы с ним встречаться...
Но с самого начала этот план "сохранения независимости" рушился.
Полбин находился в одном из полков на партийном собрании. Аэродром был недалеко - туда Пашков через полчаса доехал на попутной машине, которая везла тяжелые черные ящички самолетных аккумуляторов.
Собрание шло в длинном деревянном сарае, как видно, служившем в свое время для хранения сельскохозяйственного инвентаря. Пашков предъявил партийный билет и вошел внутрь.
Сарай был переполнен. Где-то впереди находились скамьи, на которых можно было сидеть, но в задних рядах, у входа, люди стояли. Как ни пытался Александр увидеть, что делается у стола президиума, это ему не удавалось. Летчики в расстегнутых комбинезонах, в шлемах с подвернутыми ушами стояли на каком-то возвышении очень плотно, поддерживая друг дружку за спины и плечи. Это были те, кто пришел на собрание прямо с полетов. У самой двери кто-то курил, прикрывая огонек рукой и пуская дым к земле, себе под ноги.