Я ответил, что мне это неизвестно, и так как говорящие продолжали настаивать, принимая все более и более вызывающий тон и заявляя, что им все прекрасно известно от лица, весьма близкого к Гр. Витте, то я предложил студентам обратиться к этому близкому Графу Витте человеку и оставить меня в покое. Из последующих моих неоднократных разговоров с профессорами Института я убедился, что никто не верил тогда, что я не был в курсе дела, осведомлял же студентов их Директор Князь Гагарин, который был женат на родной сестре Князя Алексея Дмитриевича Оболенского, - одного из авторов Манифеста.
В день опубликования Манифеста я получил приглашение от Петербургского Генерал-Губернатора Д. Ф. Трепова приехать к нему вечером на экстренное совещание. Предмет совещания в извещении обозначен не был, но в ту тревожную пору всякие совещания не были редкостью, а приглашение к Генералу Трепову объяснялось между прочим и тем, что при беспорядках на улицах было проще попадать на Большую Морскую, где жил Трепов, нежели к Председателю Комитета Министров Витте, проживавшему в собственном доме, на {94} Каменноостровком проспекте. Я не могу припомнить сейчас всех участников Собрания. Большинство их принадлежало к составу чинов Министерства Внутренних Дел, но помню хорошо, что от Министерства Юстиции был покойный И. Г. Щегловитов, участвовал также и министр Земледелия А. С. Ермолов.
Председательствовал Гр. Витте. Он нехотя подал мне руку, сказавши, что удивлен, почему именно оказалось Министерство Финансов заинтересованным в обсуждении вопроса об амнистии, на что я ответил ему, что получил приглашение от Генерала Трепова, но буду очень рад, если окажется возможным освободить меня от дела, действительно, не имеющего прямого отношения к моему ведомству. Трепов и почти все присутствующие решительно восстали против моего ухода, а Трепов сказал даже, что он получил прямое указание Государя относительно состава Совещания, в частности, особое указание лично в отношении меня. Мне пришлось остаться.
Проект статей манифеста о льготах преступникам был наскоро составлен в Министерстве Юстиции, Гр. Витте сразу же заявил, что находит его слишком "трафаретным" и не отвечающим важности переживаемого момента, что нужно дать самые широкие льготы в особенности осужденным за политические преступления и возвратить из ссылки всех, открыть двери Шлиссельбургской тюрьмы в показать всем, кто подвергся преследованию, что нет более старой России, а существует новая Россия, которая - помню его слова - "приобщает к новой жизни и зовет всех строить новую, светлую жизнь".
Кое-кто из участников Совещания пытался было возразить не столько против идеи амнистии, - так как по заявлению Гр. Витте она предрешена Государем и о ней спорить не приходится, - сколько против широкого ее объема и невозможности распространения ее без всякого ограничения на всех осужденных в свое время, без отношения к тому, какую часть наказания отбыли они, и в особенности против идеи Гр. Витте отворить двери Шлиссельбургской тюрьмы, выпустить на полную свободу всех в ней заключенных и предоставить им поселиться в столице без всяких ограничений.
Мы все, противники такой небывалой, неограниченной амнистии, старались настаивать на необходимости быть осторожным с проектируемыми широкими милостями, в особенности в виду и без того разгоревшегося революционного движения. Но чем больше стремились мы к этому, тем нетерпеливее и несдержаннее делался Гр. Витте, а когда я присоединил и мои доводы к тем, которые говорили в этом {95} смысле до меня, - его гневу и резкостям реплик не было положительно никакой меры.
Придавая своему голосу совершенно искусственную сдержанность, он положительно выходил из себя, тяжело дышал, как-то мучительно хрипел, стучал кулаком по столу, подыскивал наиболее язвительные выражения, чтобы уколоть меня, и, наконец, бросил мне прямо в лицо такую фразу, которая ясно сохранилась в моей памяти: "с такими идеями, которые проповедует господин Министр Финансов, можно управлять разве зулусами, и я предложу Его Величеству остановить его выбор на нем для замещения должности Председателя Совета Министров, а если этот крест выпадет на мою долю, то попрошу Государя избавить меня от сотрудничества подобных деятелей".
Все переглянулись, я не ответил при всех ни одним словом, проект амнистии прошел почти в том виде, как настаивал Гр. Витте, удалось только не допустить права проживания в столицах и столичных губерниях отбывших каторгу, и мы разошлись.
Перед уходом от Трепова я подошел к Гр. Витте и, ссылаясь на, слова, только что им сказанные, обратился к нему со следующими словами, которые я записал, придя домой, и которые сохранились у меня: "позвольте мне довести до Вашего сведения, что все происшедшее между нами с самой минуты Вашего возвращения из Америки давно убедило меня в том, что при объединении правительственной деятельности в Вашем лице, как будущего Председателя Совета Министров, мне не должно быть места в составе нового кабинета. Сегодняшнее же Ваше выступление против меня, сделанное в такой оскорбительной форме, дает мне право тотчас по Вашем назначении на пост Председателя Совета Министров, просить Государя Императора избавить Вас от труда, ходатайствовать перед Его Величеством об освобождении Вас от такого сотрудника, и я сам подам прошение об увольнении меня от должности Министра Финансов".
Ответ Витте поразил меня своим цинизмом: "Я в этом нисколько не сомневался. Какое удовольствие быть Министром, когда Вас на каждом шагу окружают опасности; гораздо проще сидеть в спокойном кресле Государственного Совета, произносить никому не нужные речи, да интриговать против Министров".
На этом мы расстались, не подавши друг другу руки и больше не разговаривали до самого моего ухода из Министерства ровно через неделю после этого дня.
{96} В такой атмосфере напряженного состояния мне пришлось вести переговоры с приехавшими французскими банкирами. Они шли в самой тягостной обстановке. День ото дня внешний вид города становился все более и более грозным. Приехавшие, хорошо знавшие Петербург в его обычной обстановке, просто недоумевали о том, что происходит на их глазах. Они доехали до города по железной дороге, но на пути их поезд был несколько раз задержан не только на станциях, но даже просто в поле, и они не знали чему следовало приписать такие остановки.
Вместо обычного утреннего часа, они прибыли под вечер и не успели разместиться в своих комнатах в Европейской гостинице, как везде потухло электричество, и они провели первую ночь в совершенно необычной обстановке. В их среде возникло даже предположение о выезде обратно на следующее утро, но, соединившись со мною по телефону, - телефон в ту пору не бастовал, - они считали себя связанными назначенным мною приемом и собрались у меня, как было условленно днем.
Глава миссии, Нетцлин, пришел ко мне за полчаса и рассказал, что он успел побывать в Посольстве, повидал кое-кого из французских журналистов и из всех бесед вывел то заключение, что революционное движение перешло уж свою высшую точку нарастания и должно скоро пойти на убыль, в особенности под влиянием ожидаемого манифеста о "даровании политических свобод", который, по общему мнению, будет иметь самое благотворное влияние.
Его личное заключение сводилось, поэтому, к тому, что следует вести переговоры как можно быстрее, не останавливаться на мелочах и поспешить вернуться в Париж, с тем, чтобы там осуществить заем, как только общее ожидание успокоения оправдается на самом деле. Он рассказал мне при этом, что среди его спутников настроение было совершенно иное, и что в частности представитель Национальной Учетной Конторы, Ульман, хотел уже было уезжать сегодня же обратно, настолько на него повлиял вид Петербурга, вечерняя темнота и все, что ему успели передать некоторые из его утренних собеседников, но что против такого спешного отъезда особенно энергично выступил Г. Бонзон, представитель Лионского Кредита, заявивший, что неблагоприятная обстановка может оказаться даже весьма выгодною для французских держателей будущих русских бумаг, так как Министр Финансов будет вероятно более уступчив.