Возвращается Чупрахин. Он садится у костра и начинает:

- Не шуточное дело, уже пять дней бездельничаю... А война идет и идет. А что Ванька Чупрахин делает? Что? Что он, сукин сын, делает?.

- Успокойся. Скоро вернется Егор, и мы пойдем. Сейчас поешь картошки, вот видишь, как хорошо испеклась, - говорит Аннушка.

- Ой, черти! Война идет, а мы картошку жрем.

Из-за кустов, пригнувшись, появляются Кувалдин, Мухин. Они встревожены. Егор торопливо рассказывает:

- В селе фашисты, их тут много. Надо немедленно уходить.

Идем без отдыха. Слышны орудийные выстрелы. Там линия фронта, может, к утру пробьемся к своим. Вершины гор облиты лунным светом. Небо - россыпь звезд. Почему-то вспоминаются донские степи, расцвеченные в мае травами. И тут же мысли о матери. "Дорогая!.. Каждый день в мыслях пишу тебе. Память моя, как некая тетрадочка..." "Дорогая! Я жив и здоров. Мои ноги ходят по советской земле. Сейчас мне немного, конечно, трудно. А кому в это время легко? Ты не беспокойся за меня. На фронте опасно. Но, как у нас здесь говорят, опасность - не смерть. Главное - уметь не поворачиваться к опасности спиной, тогда ничего, не страшно. Дорогая мама! У меня есть хорошие друзья. Раньше я не знал, что есть такие люди. Мой командир Егор Кувалдин. Он из Москвы. Мама, я верю: когда-нибудь ты увидишь этого замечательного Егора...".

"Пишу" о Чупрахине, об Алексее, Аннушке, политруке Правдине, о Шатрове, Хижнякове. О всех, всех пишу... Пусть мама знает о каждом из нас. Пусть мама верит в солдат, озаренных любовью к своей Отчизне и потому готовых на любое испытание.

"Дорогая мама! Эту тетрадочку я обязательно сохраню для тебя и для других... После войны мы вместе с тобою прочитаем ее, и я знаю: ты спросишь - для чего ты написал эту тетрадочку? И я тебе отвечу: чтобы никогда не повторилось! Чтобы у людей наших был зорче взгляд! Другой цели нет: чтобы зорче был взгляд!

Мама, мы сейчас пойдем в атаку. Враг отступает, и мой командир лейтенант Егор Кувалдин приказывает прикрепить знамя к древку.

Гитлеровцы на Северном Кавказе отступают! Мы сейчас ударим во фланг".

Под большим шатром

Голубых небес

Вижу - даль степей

Зеленеется.

И на гранях их,

Выше темных туч,

Цепи гор стоят

Великанами.

По степям, в моря,

Реки катятся,

И лежат пути

Во все стороны.

Посмотрю на юг:

Нивы зрелые,

Что камыш густой,

Тихо движутся;

Мурава лугов

Ковром стелется,

Виноград в садах

Наливается.

Гляну к северу:

Там в глуши пустынь,

Снег, что белый в пух,

Быстро кружится;

Поднимает грудь

Море синее,

И горами лед

Ходит по морю..."

Повозка скрипит, подбрасывает,

- Потише можно?

Синее небо. Пролетают самолеты. Впереди сидит Аннушка, правит лошадьми. Голова у нее густо запорошена снегом, потом я догадываюсь: "Это бинты".

- Егор принял роту, - притормаживая, говорит Аннушка. - С ним и Чупрахин и Мухин. А тебе придется полежать.

- Долго?

- Пока заживут раны.

"Ты слышишь, мама, у меня заживут раны, и я снова пойду в бой".

Повозка скрипит и скрипит. А небо совершенно синее. "Мама, ты видишь это небо?"

ПОСЛЕСЛОВИЕ К "ПИСЬМУ МАТЕРИ"

Глава первая

Поезд мчит меня в Керчь. В кармане моем приглашение керчан: "Приезжайте к нам на праздник Победы. Керчане встретят с радостью Вас, ведь Вы дважды высаживались десантом на нашу многострадальную землю. Приедут и Табунцы, и Остапишины, и Иван Данилович Демидов".

Я уже знаю, кто эти люди, и в моем воображении рисуется картина...

Катакомбы спят, спят тяжелым сном. Обвалы, воронки, прищурились от времени глазницы - входы в подземелье. Молчат каменоломни. Но вот среди камней показались два паренька. В руках одного из них пила и фонарь. Это Валерий Лукьянченко. Ребята скрываются под землей. Прошли метров триста по холодному и темному коридору. Остановились у глухой стены, заметили трещину, вставили пилу... Едва начали пилить - часть стены рухнула, образовав широкий лаз....

Вошли в отсек. Он не имел выхода. Посветили фонарем и попятились... За столом, уронив голову на подложенные руки, сидел человек в кавалерийской папахе. Рядом кровати, на них лежали умершие бойцы. И на полу трупы бойцов и командиров. Сосчитали - двести. Обратили внимание на командирскую сумку, которая лежала на груди, под руками у бойца.

Около двадцати пяти лет лежат они тут. Кто эти, люди? Бойцы Аджимушкая подземного. В моем "Письме матери" об этом лишь несколько строк: "Под обвалом - погребено десятки солдат. Имен их я не знаю, мама... Они готовились в ночную атаку и перед боем, как это часто здесь бывает, пустили по кругу шутку-прибаутку и тут последовал взрыв... Пыль уже осела, она в катакомбах долго не держится. Я вижу синее небо, вернее - его маленький лоскуток, стиранный-перестиранный южными дождями, сушенный-пересушенный горячими ветрами и жарким солнцем..."

В сумке ребята нашли список личного состава. Валерий читает: "Лейтенант Остапишин Андрей Сергеевич, рядовой Табунец Захар Владимирович, младший политрук Демидов Иван Данилович, Ярофеев Иван Егорович, младший политрук Шепталин Иван Федорович, сержант Силыч Федор Артемьевич, младший лейтенант Саенко Николай Степанович, рядовой Карацуба Леонид Григорьевич...

Список длинный, и Валерию разом все не прочитать.

Вспоминаю стихи Ильи Сельвинского:

Кто всхлипывает тут?

Слеза мужская здесь может - прозвучать кощунством.

Встать!

Страна велит нам почести воздать

Великим мертвецам Аджимушкая.

Поэт приезжал к нам во второй десант, высадившийся третьего ноября 1943 г. на Керченский полуостров. Он ходил с нами в катакомбы посмотреть, как мы сражались здесь в 1942 году. То, что он увидел, там, мастерски воспроизвел в поэме "Аджимушкай", тогда же появившейся в газете нашей Отдельной Приморской Армии.

Изрытая воронками земля и сейчас еще как бы кипит, пенится, то поднимаясь, то оседая, то застывая многочисленными холмами и провалами, сквозь глазницы которых тянет терпким запахом, от которого по коже пробегает озноб...

...С Керченского вокзала мчусь прямо в Аджимушкай.

Знакомые места!

Я отсюда "писал" письмо матери, писал его в своих мыслях дни и ночи. Я повествовал ей о людях, принявших на себя страшный удар врага во имя жизни на земле. Я им давал свои фамилии, свои имена, ибо в мужестве своем они были похожи друг на друга, как две капли воды, - я повествовал своей матери об образе аджимушкайца, солдате , подземелья. И часто придумывал фамилии. Даже себе придумал... Всю войну я не расставался с "письмом" матери, нашептывал его под бомбами и снарядами, идя с полками, батальонами и ротами в логово врага.

В Кенигсберге, на земле бывшей Восточной Пруссии, для меня, как и для всех солдат Великой Отечественной войны, прогремел последний выстрел наступил День Великой Победы.

И я сразу же засел, чтобы "Письмо матери" изложить на бумаге. И именно таким, каким я его выстрадал, все думая о солдатах, принявших на себя удар врага на Керченском полуострове, в катакомбах Аджимушкая.

Передо мною армейская юность...

- Здравствуй, Коля Самбуров, нашептывающий письмо матери!..

Знаменитые катакомбы!

Здесь, в подземелье, в 1905 году находилась типография большевистского подполья Керчи.

Здесь в годы гражданской войны и интервенции сражались красные партизаны. Катакомбы были их крепостью.

Здесь в ноябре и декабре 1941 года, когда гитлеровские войска оккупировали Керчь, действовал прославленный партизанский отряд керчан имени Ленина. Его бесстрашные бойцы держали в своих руках каменоломни вплоть до тридцатого декабря 1941 года, когда Керчь была освобождена нашим морским десантом, впоследствии отбросившим гитлеровцев за акмонайские позиции и занявшим Феодосию.

Керчь - огненная земля для всех оккупантов. Оккупанты не раз сгорали на ней дотла!