Пленного сопровождаем вдвоем с Чупрахиным. Он идет между нами с видом откровенной покорности. В нагрудном кармане его тужурки лежит конверт с нашим посланием. Уже у самого выхода Чупрахин вдруг останавливается, вопросительно смотрит на меня.

- Что случилось? - спрашиваю я.

- Давай заставим пленного, чтобы он разминировал колодец.

- Как?

- Вот видишь, - показывает Чупрахин длинную, сложенную "восьмеркой" веревку. Где он ее успел захватить- не заметил. - Я его сейчас привяжу за ногу и, если он не разминирует колодец, притащу обратно. Доверять им нельзя, Бурса, нельзя... Ты думаешь, Егор иначе рассуждает? Нет. Но он - командир... Хорошо сочинил письмо. Это мне нравится. Вообще-то он, Кувалдин, подходящий человек, как раз такой и нужен в катакомбах.

Распустив веревку, Иван привязывает немца за ногу.

- Я его морским узелком, не развяжет, вот так. Теперь повтори, Густав, что ты обязан сделать для нас.

- Хорошо, - выслушав немца, продолжает Чупрахин. - Имей в виду, если колодец не разминируешь, обратно притащу тебя, в общем, я сильно обижусь. Понял? - спрашивает Иван. Немец смотрит на меня таким искренним взглядом, что хочется, чтобы он быстрее ушел.

- Отец у меня дворник. Вы знаете Тельмана? - пытается заговорить Густав.

- Давай, давай, топай, ползи, - подталкивает его Чупрахин, - в Берлине встретимся, поговорим, если ты еще раз не попадешься мне на глаза с оружием в руках.

Немец удаляется медленно, Чупрахин передает мне конец веревки:

- Держи крепче, а я посажу его на мушку... Порядок должен быть во всем. - Иван ложится поудобнее, прицеливается. От выхода до колодца метров сорок. Мы видим, как немец приближается к срубу. Выстрелов не слышно: гитлеровцы всегда так делают - подпустят к колодцу, а иногда даже дадут возможность набрать воды, потом открывают огонь. У колодца виднеются трупы наших бойцов, опрокинутые ведра.

Немец падает, минуты три лежит неподвижно. Потом подползает к срубу колодца, опять замирает. И вдруг бросает в нашу сторону вынутые из мин запалы. Чупрахин велит отпустить веровку.

- Я Густав Крайцер! - вскочив на ноги, вдруг кричит он кому-то там, наверху, и тут же скрывается за холмом.

Иван, подобрав запалы, долго рассматривает их на своей ладони.

- Ишь ты!.. Сработал на нас. Неужели и среди фрицев есть люди?

- 9

Правдин вслушивается в глухую дробь выстрелов, доносящихся с восточного сектора. После того как фашисты прочитали наше послание, они спешат ликвидировать подземный гарнизон. Дни проходят в жестоких боях.

Все находятся на боевых постах - у амбразур и входов. И Правдину все чаще и чаще приходится коротать время в одиночестве. Он уже может сидеть на койке, положив культю на специальную подставку.

- Рассказывай, рассказывай, товарищ Мухин, - отвлекаясь от гула боя, говорит Правдин. Глаза у него ввалились, лицо вытянулось, скулы заострились.

- Утром мы заметили танки. Впереди они катили орудия, - сообщает Алексей. Он только что прибыл с восточного сектора и сразу же решил доложить политруку о бое. - Я сидел у амбразуры, метрах в тридцати от центрального входа. Открыл огонь из автомата. Танк движется, ничего ему не сделаешь... Стволом орудия всунулся в пролом. Что делать? Тогда я изловчился, вскочил на ствол и камнем забил дуло. При выстреле ствол разорвало. Пехотинцев потом гранатами забросали. Фашисты отошли на исходные позиции. А сейчас опять полезли. Но в подземелье им не войти, не пустим...

- Камнем забил ствол? - удивляется политрук. - Когда же ты таким стал?

Правдину делается зябко. Я набрасываю на его плечи шинель. Политрук, поправляя полы, продолжает:

- А я вот валяюсь на кровати... Когда поднимусь, многих не узнаю... Слышал я, товарищ Мухин, как ты адскую тележку уничтожил. Не страшно было на такую невидаль идти?

- Не знаю, - откровенно признается Алексей.

- Как не знаешь! - чуть наклонившись вперед, улыбается Правдин. Совсем ничего не помнишь?

Алеша морщит лоб:

- Помню...

- Что именно? Расскажи, как эта машина двигалась и можно ли ее на большем расстоянии подорвать?

- Этого я не знаю, товарищ политрук. Провод у нее сзади волочился, это я видел. Кувалдин говорит, что машины такие управляются электричеством.

- Верно, электричеством, - подтверждает политрук. Он берет костыли, рассматривает их: - Я скоро поднимусь. Приемник Гнатенко наладит, будем слушать Большую землю... "От Советского информбюро, - выпрямляясь, меняет голос Правдин. - В результате решительных контрударов Красная Армия остановила наступления фашистов. Разгромлены следующие немецкие дивизии..." О, такое время настанет, товарищи!

Правдин, опираясь на костыли, пробует идти. Но тут же, едва сделав два шага, опускается на кровать.

- Ничего, освоюсь, еще как буду ходить, - упрямо заявляет он.

Мы берем гранаты, собираемся уходить. Правдин подзывает к себе. По его лицу видно, что ему не хочется оставаться одному и он разговаривал бы с нами без конца.

- Скоро поднимусь, - говорит политрук и делает знак, чтобы мы отправлялись.

Сквозь пролом виден кусочек земли. На зеленой траве в разных позах лежат трупы гитлеровцев. Их не убирают: нельзя - это поле наше, тут каждый кустик у нас на прицеле. Донцов так распределил секторы обстрелов, что подойти вплотную к катакомбам невозможно. Но фашисты все же лезут.

Только что отразили атаку гитлеровцев. Рядом со мной лежит Панов. Вытянув голову, он смотрит в амбразуру. Григорий не обращает внимания на подошедшего Егора. Кувалдин спрашивает:

- Как у вас, тишина?

- Светает, - тянет Панов. - Дождик накрапывает. Хорошо там, в поле.

- Горизонт чист? - повторяет Егор.

- Море... Уйма воды, - о своем продолжает Панов.

- Встать! - вдруг кричит на Панова Кувалдин.

- Ну вот, опять появились, - вдруг вскакивает на ноги Григорий. Смотрите, они идут! - тычет он рукой в амбразуру.

- Приготовиться! - командует Егор и, оттолкнув в сторону Панова, до пояса скрывается в проеме.

- Идут тремя группами, - сообщает Кувалдин.

Мухин готовит гранаты. Чупрахин расчищает место, чтобы удобнее было вести огонь, Донцов поднимается к верхнему пролому: там, под самым потолком, он оборудовал себе бойницу и оттуда ведет огонь по немцам и управляет ротой. Беленький подает ему боеприпасы, круто задрав голову.

- Каждый, каждый день, - сокрушаясь, шепчет Панов. - Сами напросились... Письмо послали... Чем больше, тем лучше! - вдруг повышает он голос.

- Ты о чем? - спрашивает его Мухин.

- А-а! - отмахивается от него Панов. - Накликали беду на свою голову.

- Гришка, замолчи! - кричит Чупрахин. - Иди ко мне, места хватит...

- Идите! - приказывает ему Кувалдин, поднявшись во весь рост. Панов бежит к Ивану. Чупрахин сует ему в руки гранату:

- По моей команде будешь бросать. Если сдрейфишь, самого спущу туда, показывает он на пролом.

Егор забирается к Донцову. Гул моторов нарастает.

- Первая амбразура, огонь! - командует Кувалдин.

Первая амбразура - это я и Мухин. Мы бьем из автоматов, видим, как прижались к земле гитлеровцы.

- Четвертая амбразура, огонь!

Там Гнатенко. Он пускает в ход пулемет.

- Третья амбразура, гранаты бросай! - С высоты, где находится Егор, просматривается почти вся местность, прилегающая к восточному сектору, и Кувалдин безошибочно управляет огнем,

- Вторая!

Так подряд два часа.

Когда утихает бой, у амбразур остается по одному человеку, остальные отходят в глубь катакомбы. Вскоре сюда приходит Кувалдин. Кто-то достал ему кубики, и теперь у него на гимнастерке поблескивают знаки лейтенанта. Он садится рядом с Генкой, заботливо поправляет сбившуюся на затылок пилотку.

- Ну что, дружок, подходяще воюем? - с улыбкой спрашивает он.

- Хорошо, - бойко отвечает Генка, держа в руках гранату. Он получил ее накануне боя, но Мухтаров предусмотрительно извлек из нее запал. Такое отношение не по душе мальчишке. - Товарищ командир, - обращается он к Егору. - Я уже изучил гранату. Распорядитесь, чтобы мне дали запал... Понимаете, обидно мне...