- Я хочу показать тебе моего рыжего. Моего коня.- сухо бросил через плечо Турсен.
- Ах, Джехол! Последний Дьявольский жеребец, - догадался древний собиратель историй, и в его голосе зазвучало тихое восхищение.
Дальше они ехали в молчании. Подъезжая к имению Осман бея Турсен сделал крюк, чтобы избежать нежеланных ему сейчас встреч.
Сидя под деревьями Рахим улыбаясь наблюдал, как небо становится темно-синим и сумерки опускаются над степной равниной. Сегодня был самый лучший день в его жизни. Едва заметив Турсена он подбежал к нему, чтобы помочь господину спуститься с лошади.
Но не двигаясь в седле Турсен удивленно спросил:
- Что ты делаешь здесь?
- Ты приказал мне сам, чтобы я здесь оставался, господин! - ответил Рахим счастливо улыбаясь.
- Почему ты не рядом с Мокки и жеребцом?
Бача отступил чуть назад.
- А разве ты не знаешь? Они же уехали! Уехали в Кабул!
- Как в Кабул? Не дождавшись моих последних приказаний? Ведь я же говорил саису...- голос Турсена становился все резче и резче.
- А что я мог сделать? - в отчаянии всплеснул руками мальчик, - Приехал большой грузовик и солдаты от маленького губернатора, а еще у них был приказ от господина главы чавандозов, что Джехола нужно забрать.
- Здесь есть только один господин! И это я! - страшно закричал Турсен,-Вот тебе, неверный бача!
И перегнувшись с седла он дважды ударил плеткой по лицу Рахима. Ее свинцовые концы порвали кожу на щеках ребенка, и по ним потекла кровь. Турсен пришпорил лошадь и умчался прочь.
Рахим не двигаясь смотрел ему вслед. Он не плакал. Он не сердился на него. Для него Турсен был самой судьбой.
Маленькая речка, Кирин-дарья текла между двух глинистых берегов на самом краю имения. Лошадь Турсена осторожно сошла с высокого берега в воду и легко перешла речку вброд. В самом глубоком месте вода едва доходила до шпор седока. Сложнее было взобраться на противоположный, скользкий берег. Но вскоре за ним земля стала снова сухой, каменистой и ровной, и после кроткой скачки, Турсен и его гость оказались возле полукруглого плато расположенного у подножья холма, в тени которого лепились несколько бедных домов из коричневой глины. В середине этой площадки возвышалась большая юрта в старо-узбекском стиле - полу-юрта, полу-палатка кочевников, круглая внизу и острая сверху, частью крытая тростником, частью войлоком.
- Калакчак, - прошептал древний старик.
Возле глиняных домов лошадь остановилась и седоки спустились на землю.
- Эту юрту построил твой дед, - сказал Гуарди Гуеджи, - после того, как купил этот участок земли за несколько суягных овец.
Турсен уставился на него пораженный. Есть ли что-нибудь чего этот старик не помнит?
Затем он обернулся к крепкому дехканину, который был уже здесь, придя вместе со своим юным сыном из кишлака у подножья холма.
Мальчик вскочил на лошадь и ускакал. Турсен отдал дехканину пару приказов, и только после этого он задумчиво спросил:
- Как тебе это удается, Предшественник мира? Ты помнишь о стольких вещах...
- Глаза и сердце не забывают с легкостью то, что они хоть однажды любили, - ответил Гуарди Гуеджи, - твой дед, выбрал для этой юрты особое место. Хотел, чтобы оно отвечало всем стремлениям его души. Это площадка земли бесплодна, она мала, расположена не высоко, и все же находясь на ней человек сам себе господин, а вокруг него только бесконечная степь.
Как часто Турсен сидел здесь вечерами, смотря на огромную равнину перед собой, и каждый раз чувствовал глубокое умиротворение, сердце освобождалось от всех посторонних забот и начинало звучать в унисон с его душой.
А теперь, он впервые подумал о том, что видно и его дед, которого он помнил лишь трясущимся, седым стариком, когда-то сидел именно здесь и долгими часами смотрел в сторону степи испытывая такие же чувства.
- Скажи, - спросил Турсен подумав,- если ты помнишь так много мест и людей, значит ли это, что твои глаза и сердце любили многих?
Гуарди Гуеджи мягко кивнул:
- Под небом есть много мест и людей которые достойны любви, ты не находишь?
- Нет, - ответил Турсен, - Нет, не нахожу. Тот, кто друг всем - никому не друг.
- Кому же тогда принадлежит твое сердце?
- Ей, - ответил Турсен и показал кивком головы на степные просторы, Лошадям... и нескольким хорошим чавандозам.
Мальчик вернулся из кишлака назад. Перед юртой он поставил тяжелый, массивный стол из грубого дерева и скамейку.
Мужчины сели рядом.
Солнце медленно опускалось с небес. С дальних холмов потянулись домой стада, подгоняемые пастухами верхом на лошадях. Многие из них играли на самодельных тростниковых дудочках как на флейте, и их чистые мелодии пронзали тишину вечера и разносились далеко, достигая и Турсена. С детства он привык к этим жалобным звукам и они стали для него неотъемлемой частью сумерек. Но сегодня ему показалось, что всю печаль и одиночество этих мелодий он открыл для себя впервые и ощутил невыносимую пустоту и холод в душе.
- Скажи мне, Предшественник мира, - неожиданно прервал он повисшую тишину, - как зовется то место возле Кабула, где состоится бузкаши?
- Баграми.
Турсен помолчал еще несколько мгновений.
- Оно большое...?
- Почему ты не хочешь сам поехать туда, чтобы посмотреть на игру? ответил Гуарди Гуеджи, - Ведь тебя наверняка пригласили, чтобы сопровождать чавандозов? Тебя, самого известного и достойного из всех?
- Я слишком стар - глухо выдохнул Турсен
- Нет - задумчиво сказал Гуарди Гуеджи - Ты стар недостаточно. Потому что ты все еще переживаешь из-за этого.
- Что ты имеешь в виду?
- Настоящая старость забывает гордость, расстается с сожалениями, ей не знакома обида или горечь. И она не завидует молодости своего собственного сына.
Турсен с напряжением приподнялся на месте:
- Почему ты мне это говоришь?- мрачно спросил он старика, но смотрел при этом мимо него, в степную даль.
- Потому что ты ненавидишь своего единственного сына. - медленно произнес Гуарди Гуеджи - Ненавидишь так, как никогда никого не ненавидел. Потому что не Турсен, а он будет тем, кто бросит шкуру козла в круг справедливости под взглядом шаха.