Всего за 16 июльских дней летчики 611-го ИАП произвели 530 боевых вылетов, сбили 13 фашистских истребителей. Но, несмотря на отвагу и мужество летчиков, полк нес потери. Не вернулся из разведки аэродромов противника под Амвросиевкой коммунист старший лейтенант Г. Я. Третяков, смертью храбрых погибли летчики-комсомольцы В. П. Костюхин, В. С. Аввакумов, В. П. Веселов, Г. С. Трибуль.
Появились потери и в других полках. Выясняя причины этих потерь, мы с майором Щировым неоднократно летали с группами "яков" на боевые задания. Недостатки в подготовке молодых летчиков становились очевидней, и командование дивизии делало все возможное, чтобы эти недостатки ликвидировать, но, во-первых, в два счета недостатки не исправишь, а во-вторых, потерянных боевых машин самый лучший инструктаж не вернет. Поэтому мы спешили как можно быстрее пересадить на "яки" весь личный состав 267-го ПАП.
Ожесточенные бои на реке Миус в июле прорывом обороны противника не завершились. Однако для отражения ударов войск Южного фронта враг вынужден был снять и бросить на Миус крупные силы с белгородского направления. Это облегчило задачу Воронежскому, Степному и Юго-Западному фронтам, которые перешли в мощное наступление, нанесли сокрушительное поражение вражеской армейской группировке "Кемпф".
Совинформбюро сообщало: освобождены Белгород, Кромы, Гайворон, прорван внешний обвод линии фашистской обороны у Харькова.
Слушая радио или читая газеты, я думал: наверное, уже отбит Чугуев, освобождена Малиновка, вот-вот наши войдут, а, может, уж и вошли в Рогань! Рогань, Чугуев!
Прошлое воскресало в памяти полузабытыми выкриками механиков "Есть от винта!", мотивами старых курсантских песен, бурыми плантациями свеклы и крутыми оврагами под Чугуевом, над которыми у моего И-16 однажды оторвалась часть лопасти. Выключив двигатель, я благополучно посадил машину. Произошло это на глазах у прибывшего в тот день в Рогань начальника Военно-Воздушных Сил Красной Армии командарма Я. И. Алксниса. Перед строем курсантов и командиров он пожал мне руку, поблагодарил за умелый пилотаж...
Самое сильное, самое тревожное переживание юности было связано у меня с Роганью и Харьковом. Дело было в декабре 1933 года, во время подготовки к XVII съезду партии. В соответствии с планом культурных мероприятий коммунисты и комсомольцы эскадрильи отправились в Харьковский драмтеатр на спектакль "Платон Кречет". Старшина отряда Лебедько строго предупредил, чтобы возвращались без опозданий. Я считал, что зря он беспокоится, Спектакль заканчивался в 22 часа 30 минут, а нужный нам поезд отходил в 23 часа 20 минут.
Едва вышли из театра, показался трамвай. Кто-то еще пошутил, что спешат вывезти нас из города. И тут трамвай сошел с рельсов. До вокзала мы бежали бегом, но на свой поезд не успели, поехали следующим. Увы! В ту пору остановки возле гарнизона не было, ехать предстояло до Рогани, а оттуда беги не беги - четыре километра с гаком, стало быть, в лучшем случае мы опаздывали на пятнадцать - двадцать минут! На беду я был старшим группы. Хоть прыгай на ходу!
- Не журитесь, хлопцы! - сказал один из курсантов.- Машинист-то - мой дядя. Сейчас схожу до него, притормозит у гарнизона, успеем к сроку.
Я так обрадовался, что лишь несколько минут спустя спохватился: взявшийся нас выручать курсант- воспитанник детдома, круглый сирота, ни родителей, ни другой родни не помнит, не знает даже, чью фамилию носит!
Я кинулся в голову состава, к паровозу, но тормоза уже скрипели, поезд останавливался, нетрудно было сообразить, что курсант-благодетель рванул стоп-кран, и лучше всего, наверное, было прыгать, пока не поздно, но меня сгреб в охапку старший проводник...
Дежурный по станции Рогань, узнав, что стоп-кран дергал не я, попросил быть свидетелем дорожного происшествия, подписать соответствующий акт. И тут из чувства ложного товарищества, нежелания свидетельствовать против приятелей я сглупил, назвался нелепым вымышленным именем Лонжерон Нервюрович.
- Это какой же вы нации? - оторопел дежурный.
- Мы татары!..
Опоздавших из отпуска обсуждали на бюро первичной организации ВЛКСМ, крепко критиковали, но взысканий ни на кого не наложили, решили ограничиться обсуждением. У меня не хватило духу сказать про злополучный акт. Поэтому перед партчисткой и во время чистки я терзался угрызениями совести. Когда пришла очередь встать перед коммунистами, почувствовал, что рот пересох, а язык не ворочается.
Спокойно я рассказал, что родился в 1910 году, в комсомол вступил в 1926 году, в партию принят в 1930-м. Заведовал избой-читальней, был селькором, принимал участие в организации колхозов, проведении хлебозаготовок, дважды подвергался покушениям со стороны кулачья, стал секретарем комсомольской ячейки в сельхозкоммуне, работал секретарем комитета ЛКСМУ совхоза в Гуляйполе, избирался членом бюро райкома ЛКСМУ Пологовского района, в авиацию мобилизован партией с первого курса комвуза города Днепропетровска... Казалось, все хорошее, что успел сделать, зачеркнуто совершенным проступком.
- Взысканий не имею,- заканчиваю свою "исповедь",- но являюсь участником коллективного опоздания из города. А подробности опоздания известны не полностью. Дело в том, что я подписал акт...
Председатель комиссии по чистке, седой харьковский рабочий, прервал:
- Об этом не нужно, товарищ Исаенко. Про акты мы знаем. Была и жалоба начальника дороги. Председатель ВУЦИК товарищ Петровский наложил на ней резолюцию. Она короткая, наизусть помню: "Город наш, и зайци наши! Биля ворит школы до пэршого сичня обладнаты зупынку мисцэвого поизда".
Слова председателя комиссии потонули в аплодисментах, я даже вспотел от радости, а председатель комиссии, усмехаясь, кивал, ждал, пока утихнет овация, чтобы объявить:
- Комиссия считает, что курсант Исаенко чистку прошел.
Юность, прекрасная юность вспомнилась мне в августе сорок третьего, в пору боев за Харьков. Вспомнилась и тянула в небо, звала в бой с врагом моей родной, до последней капли крови родной Советской власти!
Да и Щиров вспоминал Харьков, свои молодые годы. Не раз вырывалось у него:
- Когда же, наконец, мы вперед двинемся?!
Новое наступление войск Южного фронта началось 17 августа. Используя успех соседей - Юго-Западного, Степного и Воронежского фронтов, Южный фронт нанес мощный удар из района юго-западнее Ворошиловграда. Задача оставалась прежней: освободить Донбасс.
К середине дня 17 августа оборона противника на реке Миус была прорвана, в прорыв западнее поселка Куйбышево введены танки 4-го гвардейского механизированного корпуса. В штаб дивизии непрерывно поступали сведения об успешных воздушных боях. Командующий 8-й воздушной армией генерал-лейтенант Т. Т. Хрюкин и его штаб сумели обеспечить полное господство в воздухе нашей авиации.
Следует сказать, что 236-я ИАД к 17 августа также была полностью готова к решительным действиям. Полк Аритова "пересел" на "яки", а летчики других полков уже и опыт сражения на машинах Яковлева накопили.
В середине августа в состав дивизии включили еще один, четвертый полк. Им стал 821-й ИАП майора Владимира Макаровича Чалова, базировавшийся в период деформирования и вооружения в районе города Шахты. Узнав, что дивизии придают еще один полк, мы обрадовались, но радость приутихла, когда выяснилось, что 821-й ИАП вооружен уже знакомыми "спитфайрами".
Принять 821-й ИАП приказали С. С. Щирову, инженеру дивизии Р. X. Толстому и мне. Мы немедленно вылетели на точку его базирования. Майор Чалов, крепко сбитый" подтянутый, исключительно внимательный и вежливый человек, произвел приятное впечатление. Славными показались и летчики полка. Как и следовало ожидать, и командира, и летчиков полка английский истребитель тревожил. Буквально накануне нашего прибытия один из пилотов потерпел на "спитфайре" аварию, закончившуюся трагически. Это отрицательно подействовало на личный состав полка. Пришлось, не скрывая недостатки самолета, указывать и на некоторые его достоинства, подчеркивать, что при умелом пилотировании можно избежать аварии даже в случае обрыва шатунов в моторе.