Гитлеровцы немедленно разбились на пары, заняли выгодное положение: попробуй мы атаковать одну пару, нас тотчас бы атаковала с хвоста вторая. Но мы же не для прогулок в воздух поднимались! Щиров, не колеблясь, ринулся в бой. Я - за ним. Как и следовало ожидать, вторая пара противника устремилась в хвост моей "кобре". Но я этого ждал и, выбрав момент, резко развернулся на девяносто градусов влево и тотчас же на девяносто градусов вправо с небольшим набором высоты. Если и вели гитлеровцы огонь, то их пули и снаряды просвистели мимо. Зато ведущий вражеской пары оказался метров на пятьдесят ниже меня, а ведомый - в положении, невозможном для атаки с ходу. Я немедленно пошел в атаку на вражеского ведущего.
- Ноль-три! Ноль-три! Прикрой! - раздался в наушниках голос Щирова.
Второпях я нажал только на нижнюю кнопку боевого спуска, приводящую в действие обычные пулеметы, установленные в крыльях истребителя. Пушка и крупнокалиберные пулеметы "кобры" промолчали.
"Мессер", оставляя за собой светло-серый шлейф, устремился прочь. Три остальных "мессера" немедленно, как по команде, помчались за ним.
Решив, что подбит фашистский вожак, горя желанием доконать гитлеровца, я сам попросил Щирова о прикрытии. И, не убирая газа, несколько затяжелив винт, чтобы скорость нарастала предельно быстро, ввел "кобру" в пике.
Подбитый "мессер" на глазах увеличивался в размерах, но когда до него оставалось не более двухсот метров, "кобра" внезапно вздрогнула и перевернулась на спину. Я успел заметить, что стрелка на приборе скорости уперлась в цифру "800", завершил поперечное вращение самолета "бочкой", придал ему нормальное положение, сбавил обороты мотора и вывел "кобру" из пике. Она кренилась на правый бок, ее заворачивало в правую сторону.
Приблизившийся Щиров по радио сообщил:
- У тебя гофрирована обшивка киля!
В этом бою мы установили, что у "кобры" слабо вертикальное оперение и необходимо для устранения риска усиливать ее хвост.
Не стану кривить душой, "кобра" нам нравилась, а все же лучше, надежней истребителей, чем Як-1, Як-9 и Ла-5, в годы Великой Отечественной не было. Поэтому вскоре и Щиров, и я расстались с "кобрами", летали до конца войны исключительно на "яках".
Прорвав оборону противника на реке Миус, войска Южного фронта стремительно продвигались вперед. Стрелки, артиллеристы, танкисты, летчики все показывали образцы мужества, били фашистов без пощады. Еще 18 августа решительной атакой наши части овладели Донецко-Амвросиевкой, между ней и Таганрогским заливом образовалась брешь, закрыть которую противник не имел возможности, а 30 августа войска фронта во взаимодействии с кораблями и десантом Азовской военной флотилии разгромили таганрогскую группировку врага, освободили город Таганрог.
Узнав об освобождении Таганрога, я вспомнил поездку в Грузию, изможденные лица таганрогских ребятишек, трудившихся на одном из авиазаводов, порадовался за своих знакомых - за Дусю, Валерку и их приятелей. Приятно было, что не обманул ребят, пообещав скорое освобождение их родного города! А 31 августа личному составу дивизии был зачитан приказ Верховного Главнокомандующего, где объявлялась благодарность летчикам генерал-лейтенанта Хрюкина. С огромным душевным подъемом вылетали в тот день наши летчики на разведку отступающего врага, на прикрытие штурмовиков и наземных войск.
До полного освобождения Донбасса оставались считанные дни.
"З ВЕЛИКИМ СВЯТОМ!"
Весь сентябрь сорок третьего советские войска наносили мощные удары. Били захватчиков под Смоленском, били под Брянском, били под Нежином и Ромнами, били, на Припяти и Днепре, освободили почти всю Левобережную Украину, подошли к Киеву.
Войска Южного фронта 12 сентября закончили Миусскую наступательную операцию, 22-го вместе с войсками Юго-Западного фронта завершили полное освобождение Донбасса, вышли на линию Новомосковск, Червоноармейское, река Молочная, чтобы 26-го начать Мелитопольскую наступательную операцию, пробить ворота в Крым.
Характер боевых действий был иным, чем в августе. В августе гитлеровцы еще цеплялись за каждый овраг, за каждую речушку, ожесточенно дрались за каждый населенный пункт, теперь они просто бежали. Расстояние от реки Миус до реки Молочной, почти 300 километров, фашистские войска "одолели" за тридцать дней с небольшим.
Командование фронта непрерывно требовало: "Не отрываться от бегущего противника", "Не дать врагу возможности закрепиться на промежуточных рубежах!", "Отрезать захватчикам пути отступления!"
В эти дни даже молчаливый начальник воздушно-стрелковой службы 611-го ИАП лейтенант П. И. Коваленко, о котором в шутку говорили, что рот он раскрывает лишь за едой, два или три раза недоуменно спрашивал:
- Чому Черчилль и Рузвельт другый фронт нэ открывають, товарышу майор? Давно б вийну закинчылы. Впрочем, теперь об открытии второго фронта наши летчики говорили реже, без прежней иронии или досады: чувствовалось, что хребет фашистскому зверю сломали, добьем его без чужой помощи.
В условиях стремительно развивающегося наступления важное значение приобретали поиск новых площадок для перебазирования авиационных частей и сама организация их перебазирования.
Еще 1 сентября мы со Щировым простились с хозяйкой нашей хаты в Родионово-Несветайской. Прощание было грустным. И мы привыкли к этой по-матерински заботливой женщине, и она, видимо, привыкла к нам. Хата ее находилась недалеко от аэродрома, поэтому, бывало, окучивая картошку, нет-нет да и разгибала наша хозяйка спину, чтобы взглянуть из-под руки, не летят ли "комары", как она со старческим упорством именовала на свой лад "кобры". Утирая глаза фартуком, старая женщина благословила нас на бой, пожелала победы и возвращения к родителям.
К середине сентября линия фронта проходила уже через Лозовую, Чаплино, Гуляйполе и Урзуф, а это значило, что хутор Вольный, где оставались в оккупации мои родители, будет освобожден не сегодня-завтра, Думая об этом, я испытывал и радость, и страх. Неужели вот-вот увижу мать и отца? А если не увижу? Если их постигла участь миллионов других советских людей, очутившихся в оккупации? Могли ведь найтись подлецы, донести гитлеровцам, что я командир Советской Армии, коммунист!
Мысль о судьбе родителей не давала покоя... С утра 14 сентября мы со Щировым на самолете По-2 искали площадки для очередного перебазирования полков на запад. С борта самолета пригодными для устройства аэродромов выглядели многие поля, но стоило сесть и внимательно осмотреть приглянувшуюся площадку, как выяснялось, что грунт рыхлый, пыльный.
Едва По-2 касался колесами земли и, подпрыгивая, начинал пробег, к нему устремлялись люди: босоногие, в лохмотьях - мальчишки, плачущие, машущие белыми платками женщины, покачивающиеся на слабых ногах деды. Мальчишки с восторженными криками облепляли машину, женщины кидались нам на шею, старики кланялись, крестили нас коричневыми, дрожащими руками.
Я слышал "ридну мову", нас угощали арбузами, групп ми, сливами...
- А что, родные, не вернется германец? - улыбаясь сквозь слезы, тревожно спрашивали люди, - Назовсим його прогналы чи нэ назовсим?
Такие вопросы, как нож в сердце!
С воздуха мы видели: богатые колхозные села превращены в пепелища, нигде не пасутся стада... Уму непостижимо было, сколько понадобится времени и средств, чтобы снова встали вдоль шляхов красивые белые хаты и высокие школы, добротные коровники и свинофермы, чтобы забелели птицей пруды и выгоны, чтобы пошли по колхозным просторам тракторы и комбайны! А кто мог вернуть погибших? Кто мог уменьшить боль живых?
Во второй половине дня я обратился к полковнику Кудряшову с просьбой разрешить вылет на "охоту" в район Гуляйполе - Пологи. Командир дивизии знал, откуда я родом, к тому же Щиров, наверняка, рассказывал Кудряшову об увиденном нами, и комдив не только уступил просьбе, но даже предложил взять его "кобру". (На моей инженер дивизии усиливал хвостовое оперение).