В чистом окне ("Какая ветка? Девятый этаж!" - мелькнуло в голове) на фоне оседающего в закат солнца черными пушечными стволами уперлись в небо четыре трубы, увенчанные подсолнуховыми коронками рыжего дыма. Химзавод. Первая очередь. Слева белыми кораблями уплывают в закат многоэтажные громады с пламенеющими от последних лучей окнами - красиво и больно смотреть.
Он подался вперед, к окну. Справа от химзавода - между корпусами его и кольцевой дорогой - узенькой полоской протянулся лесок, не лесок даже, а так - лесишко, в глупой надежде уцепившийся корнями за землю, которая уже не принадлежит ему. Три года назад он, этот сегодняшний лесишко, жалкий остаток, темными шуршащими валами укатывал за горизонт. "И впрямь был дикий бор",подумалось. Но прогресс - штука серьезная: плывут теперь до горизонта белые громады, дымят день и ночь трубы химзавода, в чьих цехах рождается то, что за миллионы лет не сумела создать природа, создавшая этот лес. Бывший лес. Совсем бывший, хотя и цепляется из последних своих силенок за клочок у кольцевой дороги.
Правда, до вчерашнего дня лесишко еще мог надеяться выжить - стать на худой конец если не парком культуры и отдыха, то хотя бы сквериком. Но кто-то умный подвел итог вспыхнувшим было спорам: "Природа не храм, а мастерская. И снявши голову, по волосам не плачут.
Сколько там кислорода давал гектар леса, я не знаю, а вот по производству азотной кислоты город план перевыполнил. Кислорода, слава богу, хватает, и если бы этот лес азотную кислоту давал, тогда другое дело..." Фу, черт побери, вроде отошло. Он присел к столу, взял рейсфедер работы оставалось немного, еще несколько линий и планировка корпусов второй очереди химзавода вчерне закончена - стоять они будут вплотную к кольцевой дороге...
И тут, как туманный мазок по оконному стеклу,, промелькнула серая тень-и истаяла. Но в этот неуловимый миг, словно время внезапно застыло, он успел разглядеть ее янтарные, словно подсвеченные изнутри, недвижно круглые глаза, распахнутый в беззвучном крике клюв... Тень истаяла, и стих царапнувший слух неслышимый вскрик...
"Тьфу, наваждение",- передернул он плечами. Провел линию, стараясь сосредоточиться, но беспокойство не уходило. Началось это недели три назад. Воскресным утром забрел он в зоопарк - зачем? Так просто. Детишки галдели у обезьянника. Лев равнодушно спал, повернувшись к глазеющим наименее приличной частью. В птичьем вольере здоровенные попугаи возмущенно трещали клювами на расхрабрившихся воробьишек - воробьи, конечно, побаивались, но зерно таскали исправно прямо из-под носу заморских собратьев. Все это было интересно, но не очень.
Что-то как будто тащило его мимо, ненавязчиво, но настойчиво- он это понял только потом. А сейчас, прошагав мимо всяческой экзотики, он неожиданно для себя остановился у клетки, в которой по невидимому и точному кругу диаметром в два метра безостановочно бежал серый худой зверь. Глядя прямо перед собой, не обращая никакого внимания на выкрики столпившихся у клетки людей, волк йчал по одному ему видимому кругу к одному ему видимой цели.
- За время, что он тут сидит, а вернее, бегает,- заметил кто-то из зевак,- он землю, наверное, раза три обежал! Чемпион!
В толпе засмеялись. Кто-то откликнулся: "Надо бы спидометр ему поставить!" А волк бежал, бежал по своему бесконечному кругу, каждые пять секунд возвращаясь к тому месту, от которого начал свой нескончаемый бег. А он вдруг подумал, что каждый рано или поздно прибежит к той единственной, никому не известной точке, где начинался его круг...
Потом волк пришел к нему домой, глубокой ночью - он уже спал. Волк вежливо, но настойчиво растолкал его и сказал: - Хочешь, покажу фокус? Смотри.
Окно, в сторону которого волк небрежно махнул лапой, неожиданно раздалось в ширину и высоту, и через мгновениe никогда не виденный пейзаж открылся ему: до самого горизонта, одна к одной, во все стороны на сколько хватает глаз, частокол высоченных труб стоял ровными, как солдатские, шеренгами, уходя макушками в низко плывущие по серому небу рыжие тучи дыма. И резкий запах рванул ноздри. А окошко затуманилось и тут же посветлело, распахнувшись в необъятную, необозримую пустоту.
И вдруг он увидел вдалеке небольшой, ощетинившийся иголками шар, невесомо плывущий в пустоте. "Еж, что ли?" - пронеслась мысль, но, вглядевшись, понял и почему-то не удивился нисколько: он на космическом корабле, и в иллюминаторе никакой не еж, а шар земной, утыканный трубами, плывет по путям своим, кутаясь в рыжую дымку.
Не успел он как следует разглядеть "ежа", как вдруг на поверхности шарика стало происходить что-то непонятное - и в несколько мгновений "еж" был острижен наголо, а еще через мгновение засверкал отполированно, как бильярдный шар.
Снова помутнело окошко и он зажмурился от внезапно ударившего в зрачки ослепляющего света. А когда решился чуть приоткрыть веки, увидел, что во все стороны уходит нестерпимо сверкающая в лучах низкого солнца никелированная пустыня - и он стоит в самом центре ее.
"Где я?" - горячечно пронеслось в голове, и тут же раздался голос: На Земле.
Он оглянулся - позади, на зеркально никелированной плите, сидел волк, прикрыв глаза лапой.
- С точки зрения науки и красоты наиболее целесообразной формой поверхности планеты является идеально отполированная поверхность шара.
- Что ты сказал? - переспросил он.
- Это не я сказал,- ответил волк.
- А кто? - спросил он, оглядываясь. Кроме них двоих на гигантском зеркале не было никого. "Если не считать наших отражений",- подумалось неожиданно спокойно.
- Однажды ночью наступит день и встанет солнце в полнеба, и уйдет мальчик, и придет мальчик, и поймут люди, что кончился мир ночи и начался мир дня...- речитативом забормотал волк и, вдруг оборвав, сказал уверенно: - Придет время, ты все вспомнишь.
Он отвернулся от зверя, шагнул вперед, осторожно пробуя ногой никелированную землю, поскользнулся и, падая, увидел, как поползла куда-то вверх сверкающая пустыня, и через секунду, придя в себя от падения, увидел, что сидит на полу рядом с собственной кроватью, в окне привычная Большая Медведица, и никакого волка нет и не было, потому что все это дикий и непонятный сон...
Вспомнив сейчас об. этом, он передернул плечами. "Придет время - все вспомнишь". Что - все? По правде говоря, кое-что ему хотелось бы вспомнить. Что-то такое вышло с памятью: не сохранилось в ней ничего из раннего детства- даже лиц родителей, которые или умерли, или потерялись где-то, потому что, учась в первом классе, он уже жил в детдоме,- и вот от этой точки отсчета работала память. Вспомнить, что было раньше, ему, конечно, хотелось, но, как человек взрослый - тридцать пять все-таки без малого понимал, что если и не вспомнится - беда не большая.
Он провел последнюю линию, положил рейсфедер и встал, потянувшись,главное сделано. И вдруг кто-то рванул его за плечо; едва устояв, он повернулся и увидел себя: маленький русый мальчик в кольце надвинувшихся рыжих бород и горящих злобой и страхом глаз. И услышал свой голос тоненький, детский, ломающийся в грозной тишине: - ...сыграл сыну Ростиславу свадьбу богатую, какой не бывало на свете, пировали на ней с лишком двадцать князей... Снохе же своей дал много даров и город Брягин...
Голосок потонул во внезапном ропоте и снова возник: - ...снег лежал до Яковлева дня, а на осень мороз побил хлеб, и зимою был глад, осмина ржи стоила гривну.
В следующем годе также глад: люто было, осмина ржи стоила две гривны, и ели люди лист липовый, кору березовую, солому, мох, падали мертвые от глада, трупы валялись по улицам, на торгу, на путях и всюду... Наняли наемщиков возить мертвяков из города, от смрада нельзя было выйти из дому, печаль, беда на всех...
- Мелькнула серая невесомая тень, пошла кругами, ропот внезапно стих, и громкий крик совы упал в тишину, взорвавшуюся воплем: - Знамение божие! В костер его! В костер!
Ревущие бороды надвинулись близко-близко, он почувствовал жесткие пальцы, вцепившиеся в его плечи и руки, и рев у самого уха, и понял конец.