Смугляк доложил гвардии майору о готовности роты, дал указание Громову и Кашубе проверить оружие и обмундирование автоматчиков и вернулся в комнату. Тася уже стояла одетой.
- Придется мне уходить, Миша.
- Что поделаешь, дорогая, - начал одеваться Михаил. - Война ни с чем не считается. Я провожу тебя. Бери мой фонарик и плащ-палатку. На улице сыро. Сколько отсюда до медсанбата?
- Километра полтора.
- Вот и хорошо. Идем!
Они вышли на шоссе и, освещая впереди себя путь фонариками, направились к хутору, где размещался медсанбат дивизии. В поле было темно, прохладно. Тася взяла под руку мужа и, шагая в ногу, стала вспоминать дорогие сердцу подробности из жизни в шахтерском поселке, где они впервые встретились и где Михаил робко и как-то смешно впервые объяснился ей в любви. Тасе было приятно говорить о днях юности, о незабываемых встречах. На минуту переведя дыхание, она снова говорила и говорила, как будто бы спешила полнее высказаться, чтобы ничего не осталось на душе.
- Ты не забыл об этом, Миша?
- Нет и никогда!
- В следующий раз я прочитаю тебе несколько своих стихотворений о любви, хорошо? Что-то опять потянуло меня к поэзии.
- Разве это плохо, Тасенька?
- Не знаю. Грустно мне, Миша.
У калитки юнкерского замка они остановились. Смугляк крепко и горячо поцеловал жену и посоветовал ей теплее одеваться в дни переездов медсанбата, чтобы не простудиться и не заболеть.
- Помни, ты скоро будешь матерью.
- А ты отцом, - сказала Тася. - И поэтому тоже береги себя. Мы должны встретить нашу малютку сильными, здоровыми.
- Хорошо, Тасенька.
Ни Михаил, ни Тася не могли допустить и мысли, что это была их последняя встреча, последний горячий поцелуй. Они расстались бодрыми и взволнованными, полные надежд на будущую счастливую семейную жизнь.
В два часа ночи рота снялась и вышла на проселочную дорогу. Погода резко ухудшилась: пошел мокрый снег, подул сильный, пронизывающий ветер. Смугляк, командир взвода Кашуба и старшина Большаков шли впереди роты. Громов замыкал колонну, внимательно следя, чтобы никто не отстал и не отбился от роты. Позади постукивали полевая кухня и повозка с боеприпасами и вещами гвардейцев.
Перед рассветом автоматчики прибыли на указанное место и заняли исходное положение. Ветер не утихал. Гвардейцы сильно продрогли, а кругом ни жилья, ни землянки, ни сносного затишья.
Смугляк ждал боевого приказа из штаба части.
*
И снова наступление. Танки и авиация, тысячи автомашин с боеприпасами и сотни тягачей с орудиями, перемешивая снег и грязь, гремящим потоком двигались вперед, прижимая врага к Балтийскому морю. Смугляк радовался. В этих лавинах он видел неистребимую мощь страны, ее уверенную поступь Какую силу, какую крепость в мире можно противопоставить этому великому потоку?
Под вечер рота Смугляка расквартировалась на хуторе, чтобы передохнуть и поесть. Пока повар разливал автоматчикам суп и раздавал мясные консервы, Смугляк взял у Коли Громова свежий номер армейской газеты и быстро прочитал заголовки. На пятой колонке, вверху, он увидел стихотворение Таси Бушко. "О чем же она могла написать сегодня в этих адских условиях? - подумал Смугляк, вспоминая ее стихи, которыми она увлекалась в Донбассе в дни юности. - Тогда она писала о горняках, о их суровых буднях. А теперь?" И глаза его побежали по строчкам:
За пограничною межой
Иду я по земле чужой.
Холодный ветер, полутьма,
Бойцов обветренные лица.
Кругом угрюмые дона,
Покрыты рыжей черепицей.
Тут все - леса и водоемы
И чужды мне, и незнакомы.
Нет, не во сне, а наяву
За пограничною чертою,
Страна родимая, живу
Твоим дыханьем и мечтою.
Дорога дыма и огня
Ничуть не устрашит меня.
Смугляк на минуту закрыл глаза. Стихотворение Таси растрогало его. В нем прямо не говорилось ни о ненависти к врагу, ни о тоске по Родине, но он всем сердцем почувствовал и то и другое. Ненависть Таси была ненавистью Михаила, ее тоска - его тоской.
- Хорошо написала, Тасенька! - полушепотом похвалил Михаил жену, пряча газету в карман шинели. - Встречу - горячо расцелую мою певунью за эти теплые, искренние строки.
Впереди, на серой высотке, загремели выстрелы немецких орудий. Вслед за выстрелами возле каменного коровника разорвалось несколько снарядов, разбрасывая осколки металла и камня.
Смугляк вышел на середину двора.
- Бегом в низину! - приказал он.
Автоматчиков словно ветром сдуло. Когда у коровника разорвались очередные снаряды, Смугляк уже рассредоточил бойцов в глубокой ложбине и повел их на Штурм вражеской батареи. Во дворе хутора остались пустые банки, патронные ящики и дымок догорающего костра.
Дивизия с боями продвигалась вперед.
В час ночи повалил снег, мокрый и липкий. В мутное небо то и дело поднимались ракеты, обозначая кривую линию фронта. Дул сильный, порывистый ветер. Полусогнутые фигуры автоматчиков чернели на белом фоне равнины. Дышать было трудно, еще труднее идти вдаль по раскисшей дороге.
После разгрома фашистской батареи рота получила приказ присоединиться к батальону. Направление резко изменилось. Теперь автоматчики строго шли на запад, по заснеженной целине. Позади тянулись легкие пушки и повозка.
- Займите опушку леса! - приказал комбат Смугляку, когда он подвел роту. - На ночь посты усилить. Костров не разводить. Отдыхать по очереди. Какие потери в роте?
- Двое убитых, - доложил Смугляк.
- Раненые есть?
- Один, автоматчик Кочин. Перевязка сделана. Утром отправим в медсанбат. Чувствует себя удовлетворительно.
- Та-ак! - протянул комбат, глядя на запорошенных снегом солдат. Погибших похороним на площади города. К утру он будет занят танковой бригадой. За подавление фашистской батареи всему личному составу роты командир дивизии объявляет благодарность.
- Служим Советскому Союзу! - устало ответили автоматчики.
Рота направилась занимать новые позиции.
Во второй половине ночи, проверяя посты, Смугляк услышал стрельбу в тылу батальона. Что бы это значило? Включил карманный фонарик, посмотрел на карту. Стрельба шла в замке бежавшего фашистского юнкера фон Клюге. Смугляк немедленно выслал разведку во главе с Колей Громовым. Вскоре разведчики вернулись, и Громов доложил, что замок захвачен немецким танковым десантом.
Через десять минут рота Смугляка, усиленная пятью самоходными пушками, выступила на подавление десанта. В это время впереди ярко запылали отдельные постройки замка. Огромное пламя, окаймленное черными полосками дыма, разрастаясь, обагряло небо. Фашисты, боясь возмездия, поспешно отходили. В красноватом зареве пожара были видны четыре тяжелых танка и около взвода пехоты.
Завязался бой. Десантники стремились пробиться к лесу, но путь им был уже отрезан. Самоходные пушки гвардейцев на ходу расстреливали машины и вражескую пехоту. Вот запылал танк, второй. Третий свалился в огромную яму, наполненную водой. Четвертому удалось скрыться в лесу, но и он вскоре напоролся на гвардейский заслон соседнего подразделения и тоже загорелся. Автоматчики роты Смугляка развернулись в цепь и начали прижимать пехоту противника к водоему. Враг отчаянно огрызался. Самоходки круто развернулись и начали давить фашистов гусеницами, автоматчики косили их длинными очередями. Наконец, бой затих. Побросав оружие, фашистские десантники подняли руки. Их уцелело человек пятнадцать.
Пленные рассказали, что в начале этой ночи их танковый десант просочился в стык двух советских дивизий и углубился в тыл. Десантникам было приказано напасть и разгромить штаб армии, обезглавить наступающие соединения. Но вместо штаба они напали на медсанбат гвардейской дивизии и уничтожили его.
Смугляк встревожился. А вдруг это медсанбат гвардейской дивизии, где работала Тася? Подавленный предчувствием большого горя, он приказал автоматчику Шматко охранять пленных, а сам повел роту в расположение замка. Через несколько минут автоматчики были у стен здания. Во дворе они увидели обломки разгромленных санитарных автомашин, повозок и кухонь. Не останавливаясь, Смугляк бросился в комнаты первого этажа. Перед ним открылась страшная картина: на полевых койках лежали недавно раненые, а теперь расстрелянные солдаты. Вид у них был спокойный, казалось, они только что заснули. Рядом с их койками распростерлись медсестры в белых окровавленных халатах. По знакомым лицам Смугляк узнал медсанбат.