Мое внимание привлекает серебристая «хонда», вот уже минут пять не пытающаяся обойти старуху. Чуть снизив скорость, я спокойно жду, пока она меня обгонит. Но на всякий случай вытаскиваю из кобуры пистолет и кладу его на соседнее сиденье.

«Хонда», однако, обгонять меня не намерена.

Тогда я вдавливаю педаль газа до отказа. Только бы на гаишников с радаром не нарваться. И в кювет не слететь: устал я за эти дни изрядно. Хоть и время еще не позднее, и за руль не так давно сел, а в глазах уже нет-нет да и промелькнут черные мурашки, и под веки словно песка кто насыпал.

Отставшая было «Хонда» вновь появляется в сотне метров позади, едва я перехожу на крейсерскую скорость.

Ах, так…

Я решительно сбавляю скорость: 120, 100, 30, 60, 40…

«Хонда» делает тоже самое.

Тогда, резко затормозив, я хватаю с соседнего сиденья пистолет и, сняв его с предохранителя, выскакиваю из машины.

Из «хонды», остановившейся в каких-то пяти метрах позади старухи, выходят Элли… и Петя. На Элли длинное серебристое — в тон машине платье, на шее жемчужное ожерелье, в волосах бриллиантовая заколка. На Пете одежда золотистого цвета, напоминающая церковную. А на голове — алый хоккейный шлем с буквами «СССР».

— Паша! Почему ты от нас убегаешь? — спрашивает Элли, чуть наклонив голову, своим неповторимым голосом. Я, опустив пистолет, растерянно молчу.

— Я теперь так счастлива! — говорит Элли, и лицо ее озаряет улыбка. Причем в буквальном смысле: я отчетливо вижу, что лицо Элли светится. Морщинок на нем совсем нет, даже у глаз. А светлые волосы почему-то мокрые. Совсем как в тот, самый первый раз, когда она примчалась, опаздывая и под дождем, на ГИВЦ.

— Рад за тебя, — хмуро говорю я, засовывая пистолет за пояс.

Только, похоже, это совершенно не так. Неужели я еще на что-то надеялся? Старый хрыч… А Элли — все так же молода, между прочим. Как она смотрит на Петю! Вот счастливчик. Только, как обычно, он не понимает этого.

— Ты зачем приезжал на Горелый хутор? — зло спрашивает Пеночкин, подмигивая мне сразу двумя глазами. — Кто тебя туда звал? Опять стоишь на моем пути? Зашибу!

В руках у Пети вдруг оказывается хоккейная клюшка. И только теперь я замечаю, что на ногах у него — коньки.

— Не мешай нам, Паша! — ласково говорит Элли. — Я никогда не была так счастлива со своим мужем, как теперь. Только ты — не мешай!

На голове у Элли я замечаю венок из искусственных цветов. Из «хонды» по специальным направляющим выкатывается нейрокомпьютер «Соломон». Он шустро подъезжает к Пеночкину, и Петя, часто-часто мигая, гладит его за акустической колоночной, как собаку за ухом.

Все это похоже на дурной сон.

— Вы спите, хозяин! Водитель, вы спите! — говорит вдруг Элли, словно прочитав мои мысли. — Водитель, вы заснули! — повторяет она уже голосом моей старухи…

И я, наконец, понимаю, что действительно заснул. «Вольвочка», почувствовав это, остановилась прямо посреди дороги, начала мигать всеми «габаритами» и «стопами». И вот уже не в первый, видимо, раз пытается меня разбудить. А сзади отчаянно сигналит серебристая «Хонда», в которой Элли…

Сигналит сзади не «Хонда», а «Камаз». Окончательно проснувшись, я доезжаю до ближайшей площадки для отдыха, тщательно запираюсь и, откинув сиденье и раскатав одеяло, укладываюсь спать. Прошли те времена, когда я мог работать по двое-трое суток, жертвуя Морфею лишь 2–3 часа. Особенно, если накануне удавалось поспать впрок. Теперь и впрок не спится, и отоспаться несравненно труднее, чем двадцать лет назад. Хорошо еще, старуха вовремя остановилась.

А любопытный сон мне приснился. К чему бы это?

Глава 19

Юльку я застаю заплаканной: Витюха потребовал, чтобы она сегодня обязательно привела в храм «новой веры» детей. А еще чтобы продала терминал и принесла ему деньги, еду, два одеяла и свежее белье, нательное и постельное.

— Говорят, они там в кинозале прямо на полу спят… И все время молятся, молится, молятся… — скулит Юлька.

Ага. Значит, еще не привыкла к одиночеству. И за Витюху переживает. Молодец. Но если он приедет сюда за детьми…

— Все, хватит плакать, — жестко говорю я. — Нужно уберечь от щупалец «храма» детей. Вариантов два: или ты уезжаешь на время к своей матери, или ко мне. Лучше второе. У тещи Витюха начнет искать тебя в первую очередь, у меня — в последнюю.

— Не хочется вас стеснять… — мгновенно перестает плакать Юлька.

— Мне тоже этого не хочется. Привык к свободе, — честно признаюсь я. — А еще я хочу устроить Витюхе засаду. Поэтому предлагаю временный обмен: я остаюсь здесь, вы переезжаете ко мне. Подготовь пока детские вещи, свои одежки… Ну, все, что сочтешь нужным. В конце дня я за вами заеду. Да, вот еще…

Небольшая, но и не такая уж и маленькая сумма денег окончательно высушивает Юлькины слезы.

Я бегу к своей старухе.

Так, второе дело сделано. Первым было — забрать из детского садика Ванечку, не столкнувшись при этом с Крепчаловым. Ванечка уже у меня дома, под присмотром Анны Федоровны. Юлька не знает, что ей придется присматривать еще и за племянником. Поставлю перед фактом, когда привезу. Не то чтобы я боюсь, что она откажется. Нет. Но брать на себя ответственность за чужого ребенка… Для хрупких Юлькиных плеч — зато каких красивых! — это многовато. Ничего, Анна Федоровна поможет. А теперь… Теперь парик и прочие аксессуары. Они уже готовы, нужно лишь подъехать и забрать. И только после этого можно будет посмотреть телевизор. То есть это я так полагаю, что можно будет, без риска тут же помчаться в ближайший кинотеатр. Ах да, еще подстричься. Наголо, под нуль. И побрить голову. Чтобы у кожи черепа был хороший контакт с основой парика. Жалко, конечно, шевелюру, но ради доброго дела…

Ах ты… Опять сигнализацию забыл отключить… Ну, успокаивайся, успокаивайся…

Вот только нет у меня уверенности, что дело получится добрым. Когда шел «Тригон» воевать, такая уверенность была, а сейчас… Да еще этот дурацкий сон. Неужели Элли счастлива с ним? Те, кто видел их по телевидению, уверяют, что — да…

Глава 20

Софьиванна, влюбленная в «Отважного артегома», доигралась: ушла в «храм новой веры» и не вернулась. Кинотеатры уже не могут вместить всех желающих, и под храмы приспособили некоторые спортивные залы и комплексы. Сдавать их в аренду верующим в «общего бога» оказалось намного выгоднее, чем спортсменам. Падре, судя по всему, тоже прислуживает в одном из храмов. В семинарии крутится за троих Скрипачев, офис остался, по сути, на «Референте». Да еще я иногда в него заглядываю. Как сейчас, например.

Растянув спиральку гибкого провода, соединенного с манжетой моей новой рубашки, я цепляюсь «крокодильчиком» за надежно заземленный корпус терминала и только после этого перевожу его в режим «телевидение».

Отыскать Пеночкина не составляет труда: если он не выступает в прямом эфире по первому каналу, значит, запись предыдущего выступления крутят по второму или третьему. Перед каждым выступлением — пятнадцать-двадцать минут сплошной рекламы. Первые два дня, говорят, Петя оплачивал телевизионное время, и очень щедро оплачивал. На третий день не выступал вовсе. А на четвертый его пригласили выступать бесплатно: во-первых, на Останкино обрушился целый шквал телеграмм, звонков и просьб по всем компьютерным сетям: «Верните нам Пророка новой веры!» Во-вторых, рекламодатели сообразили, что лучшее время теперь — не около программы с бессмертным названием «Время», а до и после выступлений Пеночкина. И тут началось…

Петя, судя по всему, вещает из большого концертного зала нового останкинского корпуса. Одет он точно в такие же одежды, в каких я видел его во сне, только на голове не хоккейный шлем, а что-то вроде короны. Очков в простенькой оправе Петя теперь уже, конечно, не носит, перешел на контактные линзы. Восседает он на кресле с высокой спинкой и резными подлокотниками, которое иначе как «троном» и не назовешь. Рядом, на кресле попроще — Элли. На ней — длинное серебристое платье, опять-таки уже виденное мною во сне, на голове венок из искусственных цветов, в волосах алмазная заколка. Элли не сводит с Пети влюбленного взгляда с первой и до последней минуты каждого выступления, и время от времени, протянув руку, гладит его локоть длинными тонкими пальцами.