Гарлем и Амстердам его, разумеется, очаровали. Неотесанные деревенские жители вполне походили на персонажей Ван Остаде. И дети такие же, грубо скроенные. И жены такие же толстухи, грудастые и пузатые. Но от их неуемного веселья и семейных пирушек -- ни следа. Короче, приходилось признать, что голландская школа Лувра сбила его с толку: она стала отправной точкой фантазии дез Эссента. И он устремился в погоню за ней, но выбрал ложный путь и, заплутав в своих ни в чем не сравнимых грезах, так никогда и не отыскал эту волшебную и реальную страну и не увидел луга, на котором среди множества винных бочонков, прослезившись от радости и в упоении отбивая ногой такт, пустились в озорной и веселящий душу пляс крестьяне и крестьянки.

Нет, решительно ничего этого не существовало. Голландия оказалась такой же страной, как и все другие, и при этом отнюдь не примитивной, не благостной. В ней торжествовал протестантизм с его непоколебимым лицемерием и церемониальной чопорностью.

Чувство разочарования вернулось к нему. Он снова посмотрел на часы: оставалось еще десять минут до отхода поезда. "Как раз время расплатиться, и на вокзал",-- подумал он, ощущая страшную тяжесть в желудке и во всем теле. -- Ну, ладно, -- подбодрил он сам себя,-- вот только выпью на посошок. -- Он налил в стакан бренди и попросил счет. Какой-то субъект в черном, с салфеткой на руке, похожий на мажордома, с остроконечным лысым черепом и жесткой седой бородкой, но без усов, подошел, заложив за ухо карандаш, остановился, выставил, как певец, ногу, вытащил из кармана книжечку, но не глянул в нее, а вперив глаза в потолок у люстры, начертал на бумаге ряд цифр и произвел необходимые вычисления.

-- Вот, -- сказал он, вырвав листок из книжечки и вручив его дез Эссенту. Дез Эссент с любопытством рассматривал субъекта, как диковинного зверя. "Что за странный Джон Булль", -- думал он, глядя на эту флегматичную персону, слегка напоминавшую своим выбритым лицом рулевого американского флота.

В этот миг дверь в таверну открылась. Вошедшие принесли с собой запах мокрой псины. С ним смешался угольный дымок, который просочился по полу с кухни через хлопавшую на сквозняке дверь без щеколды. Дез Эссент был не в силах

пошевелиться. Им овладела приятная слабость. Он даже не мог поднять руку, чтобы зажечь сигару, и только уговаривал себя: "Ладно, ладно, вставай же, пора в дорогу", -- но тотчас находил против этого массу возражений. Зачем, мол, куда-то ехать, если можно так прекрасно путешествовать, не вставая со стула? И разве теперь он не в Лондоне с его обитателями, запахами, погодой, едой и кухонной утварью? Чего же еще ждать? Разочарование, как в Голландии?

Теперь, чтобы успеть к поезду, он должен был мчаться со всех ног на вокзал. Отвращение к поездке и потребность спокойно сидеть на месте становились все сильней и сильней. Он еще немного колебался, теряя последнее время и отрезая себе путь к бегству. И все твердил: "Вот сейчас пришлось бы бежать к кассе, толкаться с багажом. Как это непереносимо скучно!" Потом повторил в который раз: "В общем я получил все, что хотел увидеть и почувствовать. С тех пор как я выехал из дома, я только и делал, что набирался опыта английской жизни. И мучиться, переезжать с места на место, растрачивать драгоценные впечатления -- чистое безумие. И что это, наконец, на меня нашло, что я вдруг переменил образ мысли, отрекся от тихих фантасмагорий своих дум и, как простофиля, поверил в необходимость и пользу экскурсий! А между прочим, -- сказал он, взглянув на часы, -- пора домой". На этот раз он поднялся, вышел из таверны, велел кучеру отправляться на вокзал и со всеми своими чемоданами, саквояжами, пледами, зонтиками и тросточками вернулся в Фонтеней, ощущая физическую и душевную усталость человека, приехавшего домой после долгого и опасного путешествия.

ГЛАВА XII

В последующие после возвращения дни дез Эссент перебирал свои книги и при мысли, что чуть было весьма надолго не расстался с ними, испытывал живейшее удовлетворение, словно и впрямь обрел их вновь после долгой разлуки. Под влиянием этого чувства ему даже показалось, что они у него совсем недавно, ибо он снова увидел всю их красоту, забытую с тех давних пор, как он купил их.

Все -- книги, безделушки, мебель -- приобрело в его глазах какое-то особое очарование. Кровать показалась еще мягче по сравнению с той кушеткой, на которой ему пришлось бы спать в Лондоне; тихие, незаметные слуги были просто неподражаемы, стоило их сравнить с говорливыми и несносными служащими отеля, а размеренная жизнь выглядела еще желанней при мысли о том, что он мог случайно пуститься в странствия.

И снова он погрузился в атмосферу своих привычек. После искусственно устроенной разлуки подобная ванна и освежила и укрепила его.

Главным интересом стали книги. Он осмотрел их и вновь расставил по полкам, после того как убедился, что со времени переезда в Фонтеней ни жара, ни влажность не попортили ни переплета, ни редких сортов бумаги.

Начал он с того, что перебрал все свои латинские книги, затем по-новому расставил ученые трактаты Архелауса, Альберта Великого, Луллия и Арнольда Виллановы о каббале и оккультных науках и, наконец, пересмбтрев том за томом современных авторов, с радостью констатировал, что все находится в целости и сохранности.

Эти книги стоили ему немалых денег. Он и мысли не допускал, что его любимые авторы будут, как в любой другой домашней библиотеке, отпечатаны на простой бумаге, гвоздями башмаков какого-нибудь овернца.

Прежде, когда дез Эссент жил в Париже, он заказывал для себя издания в одном экземпляре, который специально нанятые рабочие печатали ему вручную: он обращался то к лионскому издателю Перрэну, потому что его тонкая и чистая печать подходила для различного рода древностей и старой книги; то выписывал новые типы шрифтов из Америки и Англии, ценя тамошние современные издания; а порою прибегал к услугам типографий Лилля, исстари обладавших прекрасным набором всех разновидностей готической печати, и старинной гарлемской типографии Эншеде, которая славилась своей культурой пуансона и матриц.