Годар медленно поднялся. Радость его становилась от секунды к секунде все чернее, противней. Не хотелось видеть руки – он отвел их за спину. Из стороны, в которую ускакал Мартин, словно тянулись лучи, похожие на стропы упавшего парашюта. Виднелось на дальнем склоне очертание церкви в окружении деревенских домов. Только сейчас обнаружил Годар, какая в его груди окровавленная пустота – от потерял птицу, которую доверил ему Мартин. Раненая птица, тяжело вздымая крылами, улетела и спряталась. Он страшно тосковал по ней и обречен был искать повсюду.

Но имел ли он право на поиски? Годар поднес к глазам ладони: они были словно в лепестках маков – кровь цветов сочилась под рукава. Ему показалось на мгновение, что он нашел большую белую птицу, взял ее бережно обеими руками и пытается прижать к груди, а она прощально отстраняет его ослабевшими крылами, которые шире, чем его плечи. И птица и Годар истекают кровью, и он не знает, что делать, не знает, как остановить кровопотери.

Потом образовалась стена ветра – целый строй прозрачных ратников, дружно выстреливших в его грудь залпом воздуха. Птицы в этот момент уже не было – он не мог принуждать ее умереть в его груди. Только непоколебимая стена встречного ветра высушивала кровь, что сочилась из груди капля за каплей, без остановки. Прозрачные ратники не хотели пускать его туда, куда ускакал Мартин – может быть, Зеленый витязь был их командиром, а может – заложником. Нет, он не сможет жить, если птица умирает, он должен разыскать Мартина даже против его воли и как-то объясниться с ним. Если Зеленый витязь поймет, почему Годар так поступил, может, обоим им не будет так больно. Мартин волен поступить с ним, как угодно. Но сначала необходимо разыскать его.

Годар с трудом взобрался в седло и вошел в стену ветра, как входят в пламя костра самоубийцы – равнодушно, невзирая на телесные муки. Он был неприятен сам себе, едва ли не омерзителен, и хотел бы, чтобы жуткие языки огня сожрали его до костей. Это не было желанием смерти – наружный огонь нужен был ему как лекарство от внутренней боли.

Однако ветер не препятствовал Годару, как ему того хотелось. Ничто не опалило его снаружи, не вынудило сражаться с физическими препятствиями. Даже жара не наносила ущерба – и он остался сам с собой, один на один с ужасными мыслями. Годар мчался в деревню, где надеялся разыскать Мартина, как в убежище, думая, что может забыться в присутствии людей.

И все-таки все средства, к которым он желал прибегнуть, чтобы заглушить мучения, были всего лишь средствами,- он держал их под контролем. Вглядываясь в окрестности, насколько хватало взора, Годар стал рабом одной цели – увидеть Мартина, поговорить с ним. Неутоленное это желание разъедало его изнутри похлеще любого огня.

Напрасно пытался он прикрыть полами плаща меч и копье. Как ни странно выглядело появление на деревенской площади вооруженного до зубов всадника в мундире витязя королевского войска, любопытству, которое он заметил на лицах редких сельчан, удивление явно не сопутствовало. Все здесь было таким же, как в деревне, где провели они первую ночь похода: простенький храм, окруженный высокими глинобитными стенами, торговые лавки под навесом, магазины, пустующие под навесом лотки, пара серьезных учреждений и множество улочек, бегущих от центра в заслоненную приземистыми деревьями глубь. Среди кирпичных домов, расположенных в начале улочек, попадались глинобитные, а деревянных не было вовсе.

В этот будничный, тихий, безлюдный в рабочие часы мир Годар мог бы явиться как вестник надежды, а явился как зрелище, как вестник – паяц. Он почувствовал, что его каким-то образом узнали и хотят о чем-то спросить. Однако у него не было ни времени, ни желания разбираться с ощущениями – как собственными, так и чужими. Заметив газетный киоск, он спросил продавца о главном:

– Скажите, не проезжал ли здесь витязь королевского войска?

Продавец пытливо посмотрел не в глаза, а на его ленту-снизу вверх, и криво усмехнулся.

– Никак нет, господин Годар.

Не желая сознаваться, что узнан,Годар нетерпеливо задал следующий вопрос – наводящий:

– А не мог ли он остановиться в деревне, не доехав до площади?

Сделав притворно-серьезное лицо, продавец доверительно сообщил с почтительной иронией – так, как сообщают деловые, взрослые люди заигравшимся детям:

– Если речь идет о командире Зеленой сотни Мартине Аризонском, то я слышал – он стал приспешником дракона.

– Да откуда вы это берете?! – закричал Годар, и конь его инстинктивно подался ближе к киоску, потому что всадник испытывал жгучее желание ударить сплетника.

– Не переживайте так, господин Годар. Поберегите нервы – небрежно бросил продавец, по-прежнему не глядя в лицо: – Вы сейчас повысили голос на кого-то. Я не понял – на меня или на себя?

Остальное Годар выслушал молча и опять не удивился скорости, с которой разлетаются по Суэнки вести. Он узнал, что шут Нор, проник тайником в радиостудию и передал сообщение о том, что командир Зеленой сотни Мартин Аризонский, посланный командованием вместе с Белым витязем Годаром на битву с драконом, втайне лелеял замысел о сговоре с врагом. Но второй витязь разоблачил его планы и передал в Скир сообщение через средство связи, о котором Нор и Белый витязь условились ранее. Потом Нор зачитал пасквиль под заголовком "Как стать драконом". (Слушая его пересказ в интерпретации продавца газет, Годар содрогнулся. В пасквиле от первого до сегодняшнего дня описывался путь офицера Аризонского, как если бы о нем поведала птичница Моръена со слов королевских попугаев – целой сотни попугаев!) А еще через минуту паяц был изгнан из радиостудии полицией и настоящими корреспондентами. Последние призвали население не придавать значения проделке господина, потерявшего грань между шуткой и наветом. В заключение была дана короткая справка о том, что все витязи королевского войска достойны чести мундира, а если двое из них отсутствуют на данный момент в Скире, то лишь потому, что выполняют личное поручение короля – вовсе не то, о каком говорил шут.

Это был конец. Тысячи радиоприемников возвестили о конце. Десятки тысяч сплетников создали столько же дубликатов. Где бы ни находился сейчас Мартин Аризонский, каждый суэнец нашептывал его имя. Больше Годар не мог жить. Конь вынес его, оглушенного, на одну из безлюдных улочек. Что это с листьями на деревьях в человеческий рост? Какими они стали большими, четкими – виделась каждая прожилинка; на одном листе застыл жук. Медленно, с грохотом ползли по стволу муравьи, перехваченные корнями подземные трубы глухо скрежетали, в отдалении лязгали лопаты. И отовсюду лез в глаза и ноздри воздух, пропитанный луком. Годар, закрыв лицо скомканной шляпой, оглушил сам себя стоном. Пока Мартин слышал, видел и чувствовал все это, каждая секунда жизни убивала его, Годара. Пока конь нес его околицей к церкви, за ограду которой он хотел пробраться незамеченным с задних ворот, большая белая птица, к которой он приближался окровавленной грудью, отлетая, презрительно отталкивала его крыльями, пачкаясь в его крови, как в нитях черной паутины.

Он не вошел в храм. Мартин не вошел бы в него потому, что отказывал в уважении миру, где полагаются на неисповедимые пути. Годар же не вошел потому, что не хотел попасть на глаза пастору. Кроме того, ему было безразлично, входить или нет: он не знал, есть ли Бог. Территория церкви была необходима ему как укромное место в деревне. Опустившись на скамейку у задней стены, он схватился за место на ремне, где должен был быть пистолет. Но и пистолет, и сабля с портупеей болтались у седла лошади, которую он оставил за оградой.

Пока он дойдет до ограды, импульс погаснет и он не решится совершить такое безрассудство. Взамен отмененного решения Годар нашел себе другое утешение: его испепелит огнедышащий змий – да так, чтобы и костей не осталось. А если дракона убьет он, то уйдет в безлюдную степь, где отдаст себя на растерзание волкам. Годар жаждал умереть среди шума: лязга зубов, треска пламени, рокота жестокой крови – такого же жуткого шума, что стоял у него в ушах. Странно, что выходя из Скира на поиски дракона, он совсем не думал о смерти, словно пребывал в стране, где о ней не имели представления.