В тревоге Годар огрел плетью коня, чтобы поравняться с Мартином, но просчитался и вырвался вперед. Оглянувшись, он добродушно улыбнулся и увидел ответную доверчивую улыбку. Некоторое время он мчался впереди, лбом на кряж, который, заворачивая дугой, образовывал еще одну темно-лиловую линию, несущуюся навстречу, в глаза. Хоть бы один солнечный блик сделал ее прерывистой! Здесь, впереди, было тоскливо одному. Годару подумалось, что и Мартину, должно быть, нелегко одному. Ему захотелось, чтобы тот нагнал его. Можно было притормозить самому, но Годар, еще раз оглянувшись, пригласил Зеленого витязя к состязанию – указал на бугор в пятистах метрах. Аризонский кивнул в знак согласия.
Темно-лиловая цепь холмов стала чертой, к которой несся Годар, позабыв про бугор. На мгновение ему пригрезилось, что он – Мартин… В руке словно материализовалась рукоять меча. Он разрубит цепь, а солнечный ураган, движимый силой безукоризненно-точной мысли, разметет ее остатки. Тело живого врага, застывшего на берегу Безымянного озера, станет единственной подлинной преградой, дающей отраду бойцу… Мгновение сменилось. Конь Мартина шел вместе с его конем бок о бок. Годар понемногу учился постигать меру точности. То пришпоривая коня, то, как ему казалось, незаметно притормаживая, он вырывался вперед, а потом вдруг оказывался позади, предоставив Мартину черед для реванша. И вдруг заметил, что тот поступает с ним так же… К финишному бугру они, подзадоривая и подтягивая друг друга, прибыли вровень.
За завтраком Мартин, расстегнув ворот кителя, чего раньше с ним никогда не случалось, сокрушенно обронил:
– Ох, Годар, не знаю, достоин ли я драться за жизнь Адрианы.
Оба были оживлены и растроганы великодушием, которое так красиво раскрыли друг в друге.
Годару страстно захотелось сказать, что он с радостью уступает такому золотому товарищу руку принцессы, что идет на битву с драконом просто так, за компанию; захотелось рассказать о своих слабостях, поведать сон про недостойного Дон Жуана. Однако, он вовремя спохватился. Дать понять витязю, что ему уступают руку принцессы, обещанную в награду за воинскую доблесть – значит, косвенно усомниться в его доблести. Да и поймет ли Зеленый витязь это бесцельное "просто так", не отвернется ли от него? Вспомнилось, как просил их о победе король, какие надежды возлагал на заезжего витязя… Нет, он объяснится с Мартином потом, когда докажет доблесть и бескорыстие на деле.
– А какие у нас шансы? – спросил он сдержанно.- Интересно, какими были наши предшественники – витязи, что пробирались к Безымянному озеру до нас?
– Никто не знает, сколько их было. Многие уходят, никого не поставив в известность. Те же, кого благословляет король, тоже становятся безымянными: не вернувшиеся недостойны памяти. Но список имен есть – тайный список в материалах Секретного военного архива. Данные погибших воинов изучает спецкомиссия. Это ничего не дает. Но при дворе поговаривают, будто подмечена одна закономерность: каждый очередной витязь, прошедший регистрацию, в чем-то слабее предыдущего. Думаю, это – верный вывод. Когда королевство хиреет, все мы слабеем вместе с ним. Так что могу тебя обрадовать – шансов у нас с тобой меньше, чем у остальных. Ответственность же больше, чем на всех предшественниках, взятых вместе. Если мы не сразим дракона, он уничтожит принцессу. Может, такая ответственность к лучшему. А еще меня обнадеживает, что ты, Годар, хороший товарищ и очень независим…
– Да что ты!..
– Да-да, ты очень отстранен от оценки окружающими своих поступков и можешь подготавливать их без оглядки – здраво и рассудительно. Я хотел бы быть похожим на тебя. – Лента Зеленого витязя, выбившись из-под поврежденного погона, сползла с плеча, но он не торопился заняться починкой мундира – сидел, откинувшись на утонувшие по локоть в бурьяне руки и смотрел во все глаза на привставшего Годара. – Это то, что я хотел сказать тебе сегодня.
Годар с трудом перевел дыхание.
– Знаешь, – сказал он дрогнувшим голосом, – я тебя не подведу.
– Знаю. Подай, пожалуйста, мешок с продуктами.
– Ну, уж нет. Моя очередь тащить поклажу. В конце концов, не я везу, а конь.
На следующий день Мартин, хмурясь от неловкости, спросил у него, что тот думает об убеждении короля в том, будто беды Суэнии начались еще с той неопределенной поры, когда человек перестал довольствоваться природными инстинктами.
– Мне кажется, король имел в виду пагубное влияние цивилизации. В Европе это уже проходили, – ответил Годар снисходительно. Я истолковал его слова так. Не знаю, правильно ли, – добавил он, спохватившись.
Мартин, подумав, неуверенно сказал:
– А я думаю, что человек давно перестал быть животным и судить о нем по прошедшему этапу эволюции – неправомерно, – чувствовалось, что неуверен он был не в правильности своих умозаключений или необходимости искренности, а в возможности собеседника понять. – Мало того, обычный человек, обыватель – это тоже прошлое. Человек должен стать Человеком с большой буквы. Условие, необходимое для этого – чистая совесть.
Старо, как мир. Годар, пришедший из Европы конца ХХ века, был знаком из истории с попытками человека стать Богочеловеком, Сверхчеловеком, Человеком, Ничем (или Всем), растворившись в природе, нирване, пьяном угаре, ницшеанстве, коммунизме, странничестве… В Суэнии, которая догоняла их прошлое, появление доморощенного мыслителя в духе Канта, Ницше и М. Горького вполне укладывалось в мировую тенденцию. Мартиново "Человек – это звучит гордо" старо, как мир. Афоризм-сентенция. Душа Мартина глубже его отвлеченной мысли.
И вдруг эта душа бесстрашно, беззащитно распахнувшись, вложила ему ту же самую мысль прямо в сердце:
– Я не смогу жить с нечистой совестью. Ты знаешь, даже если я уничтожу врага, который хотел растерзать меня или моих близких, – я не смогу после этого жить, не смогу простить себе убийства. Даже если это будет дракон.
Мартин был бледен и напряженно ждал его реакции.
– Не беда. Я убью его вместо тебя, – попробовал пошутить Годар. Лучше бы он этого не говорил! Лицо Мартина стало почти одного цвета с его лентой. Годар никогда не видел друга в таком гневе.
– Ты все неправильно понял! Ты утрируешь мои мысли!
– Я просто шучу. Будучи порядочным господином, ты не можешь с чистой совестью убить человека – так ведь? Но ведь дракон – не человек.
– Не уговаривай меня, как ребенка! Разумеется, я убью его, если смогу. Слово "дракон" я употребил фигурально.
– Вот не хотел тебя обидеть, Мартин…
– Ладно. Извини. Я погорячился, – отрывисто заключил Аризонский.
Трудно представить, как не хотел в ту минуту Годар обидеть Зеленого витязя! Он видел перед собой другого Мартина – не того, что мог невольно сбить с толку ветром взыскательной мысли. Этот другой Мартин выложил ему на ладонь такое неприкрытое сердце, что захотелось немедленно, сию же секунду, подуть на него, чтобы спасти от горячки полуденной степи, а оно чуть было не покрылось от его порыва ледком и не умерло. Бережно затаив дыхание, Годар во весь день неловко шутил на разные невинные темы, показывая всем видом, что умеет балагурить невпопад, а сам незаметно следил за выражением лица друга, взвешивал каждую его реплику. Не замкнулся ли Мартин, лишив его благодати искренности?..
Но Мартин не только не замкнулся, – он делился с Годаром каждым движением души. Благодарно, растроганно разглядывая движения крыльев этой удивительной птицы – души Зеленого витязя – Годар и сам не заметил, как поместил ее в свою грудь, и теперь чутко, блаженно прислушивался к порывам собственного сердца, как будущая мать прислушивается к шевелению плода. Только об одном молил Бога Годар: хоть бы не вспугнула эту солнечную птицу темнота его сердца, хоть бы не познала она ее глубины. Годар слушал, как пил… Мартин говорил, как дышал.
Что не мешало им иногда спорить.
В диспутах, которые они устраивали, Годар старался облечь аргументы в самые мягкие, обтекаемые формулировки, а если назревал крупный спор, затушевывал свое мнение. Он слышал в своем сердце каждое движение души друга, связанное с тем или иным убеждением, и… не мог бороться с сердцем. Контраргументы высыхали на губах, как молоко.