– Да, – машинально согласился Годар. Взгляд его на понурую желтую птичку в крысоловке с наброшенной поверх тряпкой.

– Значит, ты согласен с решением короля? – спросил Мартин с затаенным восторгом.

– Конечно. Я же тебе говорил: все вы можете положиться на меня.

– Пошли же скорее ко мне – обсудим детали!

Проходя через официальный кабинет короля, Годар задержался возле лимонного дерева, где возился с лейкой и лопаткой шут Нор – уже без мантии и короны, по-домашнему расслабленный, будничный. Сизый попугайчиг на его плече, расправив крылья, галантно отставил лапку с крошечным агатовым перстнем.

– Благодарю вас, – смущенно сказал Годар, протянув Нору руку. Он, собственно, не знал толком, за что благодарит шута.

– А, это вы, – Нор, не заметив его жеста, сердечно взглянул на него взглядом старого, умудренного друга. Печаль плескалась в этих глазах, как могучее бездонное море, щадящее свои берега. – Не отворачивайтесь от Мартина, будьте великодушны с ним, – попросил он далеким изменившимся голосом, идущим словно через толщу вод и не нарушающим при этом глади.

– Почему я должен от него отвернуться?

– Не отворачивайтесь, даже если он принесет вас в жертву.

– Не понимаю, о чем речь, – возразил Годар нетерпеливо, сухо.

Он поспешно догнал Аризонского. Тот, не заметив его отсутствия, размышлял вслух:

– Я ведь вот что подумал: не много ли я взвалил на твои плечи? Может, ты хотел бы вернуться домой? Это сложно, но я, если надо, устрою. Иностранцы присягают на особых условиях. Этот пункт в Уставе лишен ясности, думаю, можно найти зацепку и расторгнуть обязательства. Тем более, что ты – первый иностранец на воинской службе. Я втянул тебя в опасную историю, сознаешь ли ты это?..

Вконец ошалевший Годар, слушая все это, усмехнулся в мыслях.

Он-то знал, где его дом.

Часть вторая

Глава I

Кресло считалось шедевром старинного гарнитура. Мстительно забравшись в него с ногами, Дон Жуан апатично глядел в висящий напротив натюрморт. Крикливая ваза на плоском квадрате с четырьмя ножками, медвежья шкура, бахрома на сползшем на пол покрывале соседнего кресла и множество прочих мелочей, поделивших пространство комнаты, лезли, подобно тараканам, в его боковое зрение.

Донна Анна все не показывалась. Чувство к ней убывало по мере того, как натюрморт на стене становился реалистичней. Значит, пришло время менять возлюбленную. Или… В который уж раз вставала перед Дон Жуаном мучительная дилемма: менять ли одну возлюбленную на другую или возвести прежнюю, все еще любимую, в степень обожаемой?

Для того же, чтобы возвести возлюбленную в степень обожаемой, надо поставить самих себя в условия смертельной опасности, когда борьба и сладостно-счастливое напряжение вдвоем, будоража кровь, связывает жизнь тончайшими, глубокими узами. Только тогда и узнаешь цену жизни, считал он, когда не ставишь ее ни в грош.

Это был чудовищный план. Девять раз вел он свою даму по самому острию над бездной. Две женщины оставили его в начале пути и вернулись в громоздкую виллу с натюрмортом. Четверо, сделав пару заходов, отказались от следующего. А три последние, войдя во вкус, обогнали и тоже оставили его, уйдя далеко вперед. Веками поэты и читатели, симпатизируя ему, все-таки осуждали – хоть частицей сердца – за ветреность и непостоянство. А ведь он умел быть верным до гроба. Просто возлюбленные оставляли его то по эту, то по другую сторону, так и не вкусив до конца нежности. А что касается ветра – в развороченной душе Дон Жуана ветра было достаточно.

Расставшись с креслом, Дон Жуан замедленно приоткрыл дверь в спальню.

Донна Анна уже сидела на заправленной постели, завернувшись после душа в махровое полотенце. Она тревожно-вопросительно посмотрела в лицо мужа, надеясь поймать его блуждающий взгляд.

– Видишь ли, Анна, – сказал Дон Жуан торжественно и тихо, – я – альпинист. Ты знала это заранее. Я должен идти в горы.

– Так скоро… – протянула Анна упавшим голосом.

– Да. Но ты пойдешь со мной.

Донна Анна продолжала скрупулезно выуживать взгляд мужа, но к выражению ее лица пристала неопределенная улыбка, которой она попыталась испытать Жуана на серьезность.

– Но ведь я не скалолазка. А если я разобьюсь?

Вопрос заставил Дон Жуана съежиться (внутренне, разумеется). Но он совладал с собой и заявил громче:

– Я буду страховать тебя. Ты же знаешь, что все мои восхождения завершались удачно.

– Так же, как и похождения?

– Анна, ты пойдешь со мной в горы?

Донна Анна была достаточно умна для того, чтобы не тратить время на раздумья.

– Мы пойдем на трехпиковую гору?

– Нет, я уже когда-то бывал там, а штурмовать одно и то же скучно. Думаю, двух часов на сборы нам хватит. Я уже почти приготовил все необходимое.

– Как, так скоро?

– Да, моя дорогая.

Дон Жуан быстро вышел. Он боялся, что промедление поколеблет его решимость, и тогда придется идти в кабак и, залив горечь потери, вновь бродить по свету в поисках новизны, способной утомить его всего за медовый месяц, равный свежести натюрморта.

Вскоре они уже стояли у подножия скалы, скорее широкой, че м =высокой, похожей на одинокого сурового серого слона с единственным бивнем. Кончик бивня и был той вершиной, которую предполагалось одолеть.

Дон Жуан незаметно глянул искоса на любознательные черные глаза, резко выступающие на мраморно-белом лице, еще сохранившем следы затянувшегося отдыха. Он подумал, что мог бы еще некоторое время любить ее здесь, внизу, не взваливая на хрупкие плечики своего горного неба – капризного, своевольного. Настроив незаметно фотоаппарат, он сделал неожиданный снимок. Хотел запечатлеть двойственный взгляд: любознательный снаружи, а внутри, под радужной оболочкой, такая укоризна и тревога, что Боже мой, как не умереть уже сейчас, не простив себе преступного счастья, за которым крадется беда! Или же, как не посмеяться, рассматривая фото постфактум с любимой, в случае удачи, рассчитывать на которую было безумно? Донна Анна была самой прекрасной женщиной из всех, кого он знал, а скала, на которую требовалось совершить восхождение, считалась одной из самых опасных в округе. Путь сулил немало неожиданностей.

Супруги обвязались веревкой и пошли по пологому на первых порах склону.

Начало дня сложилось пасмурно. Но уже через час небо залила почти слитая с голубизной позолота невидимого прохладного солнца. Это приободрило женщину. Волнистые волосы стали похожи на поверхность моря с ярко-рыжим отливом. Оставляя изжелта-бурый цвет, несся минеральный родник. Донна Анна подставила под искрящуюся струю сложенные лодочкой ладони и стремительно поднесла к губам.

Дон Жуан сделал еще один неожиданный снимок. Анна, заметив, повернулась к нему, потянулась всем телом, прощающе улыбаясь. Жуан щелкнул еще раз. Он почувствовал, что это очень удачный снимок, который будет долго вдохновлять их на вилле в случае удачи: так он продлевал жизнь внизу, чтобы не идти в горы сразу же после спуска.

– Жуан, у меня кружится голова, внизу так мелко!

Анна жгла ему взглядом спину, а он, поминутно оглядываясь, импровизировал, поглаживая веревку:

– Не надо смотреть вниз. Смотри на вершину. Мы связаны одной веревкой – ты и я. Хочешь – пройди вперед. Ты можешь взойти на вершину первой. Ты можешь пойти выше вершины – одна, по воздуху, бросив меня на высшей точке опоры. Я не очень обижусь. Не оглядываться назад – это главное. Когда-нибудь, возможно, ты будешь вести меня по склонам, а я найду долгожданное счастье в вечной погоне за тобой. Но теперь… Теперь ты должна следовать строго по моим следам.

Из-под ботинка Дон Жуана откололся плоский острый камешек. Скользнув по ноге Донны Анны, он причинил ей боль даже сквозь брезентовые брюки.

– Ах, Жуан, мне нужен лист подорожника!