Я слышал, как они матерились, бегая по мосту, пытаясь высмотреть меня. Но я сидел тихо, как мышка, до боли в суставах сжимая бесполезный пистолет. Их беготня продолжалась недолго: как я и предполагал, им было недосуг спускаться под мост, чтобы поискать меня там.
- Хрен с ним... - матернулся хриплый бас. - Кажись, я его срезал. Рвем отсюда...
И только после этих слов я почувствовал, что у меня болит левая нога. Осторожно ощупав бедро, я едва не охнул - зацепило все-таки! Ну да ладно, главноежив...
- Машина! - крикнул кто-то из бандитов. - Смываемся!
- Не паникуй дура! - отозвался хриплый бас. - Это как раз то, что нам надо. Не видишь, в кабине только водило.
Теперь и я услышал шум мотора.
Машину они "сняли" элементарно. Уж не знаю, что они там сотворили с водителем, но вскоре шум мотора стал удаляться. Выждав еще минут пять, я, набрав побольше воздуха, нырнул.
Выбрался я на берег метрах в тридцати от моста по тернию в чахлой осоке. Ковыляя к дороге, мокрый, весь в тине и уставший донельзя, я думал, почему-то совершенно не ощущая радости: "Опять я не дался ей, безносой... В который раз... Поживем..."
День выдался пасмурным, время от времени накрапымл мелкий занудливый дождь. И настроение у меня было под стать погоде, скверное: сержант-водитель в реанимации, неизвестно, выживет ли, хозяин "Волги", захваченной бандитами, на ладан дышит, саму машину нашли в яру и полусотне километров от моста, опергрупa застала на даче Лукашова полный разгром и труп его матери. Судмедэксперты установили, что у нее не выдержало сердце - еще бы, при виде этих вооруженных "горилл" в масках. И опять они что-то искали...
Единственной зацепкой была "Лада" и ее мертвый водитель, личность которого я установил без особого труда: некий Осташко Леонид Петрович по кличке Лабуx бас-гитарист оркестра ресторана "Дубок", отсидевший четыре года за угон автомашин. "Лада" была тоже ворованная и находилась в розыске с прошлого года, но тем не менее документы на нее были в полном ажуре, а номера выданы на вымышленную фамилию.
Обыск в квартире Осташко-Лабуха оказался очередной пустышкой. Жил он после отсидки замкнуто, к нему никто не ходил, комнату снимал у чужих людей, пенсионеров родители его проживали в деревне. Комната была чисто прибрана, ухоженная-и никаких бумаг, кроме паспорта...
Я шел по кривым закоулкам Ганзовки (поселка на окраине города), которая издавна пользовалась дурной славой среди горожан. Новостройки постепенно поглощали безобразное и хаотическое скопление довоенных бараков и мазанок, местами полуразваленных и вросших в землю почти по окна, крытых только кусками ржавой жести. Но все же Ганзовка не сдавалась, упрямо цепляясь за лысые бугры и поросшие чертополохом канавы, жила своей жизнью, темной, тайной и жестокой к чужакам, которые по недомыслию или случайно забредали на ее грязные колдобистые улочки без названий.
Искал я пристанище дружка Лабуха, адрес которого под большим секретом подсказала мне уборщица ресторана, рано состарившаяся женщина с испуганными глазами. "Только никому не говорите, что это я... Христа ради... Очень прошу..." - шептала она мне, дрожа всем телом...
Убогую покосившуюся развалюху, где жил дружок Лабуха, я нашел не без труда. Хорошо, помогли всезнающие мальчишки. На мой стук долго никто не откликался, и я уже было засомневался в благоприятном исходе моей "экспедиции", как вдруг за дверью послышался кашель, и хриплый голос спросил:
- Кто?
- Открывай, увидишь...
- Какого хрена... - проворчал хриплый голос, и дверь отворилась.
На пороге стоял худой человек в давно не стиранной голубой майке и "семейных", в цветочек трусах.
- Я тебя не знаю, - подозрительно глядя на меня, сказал он и попытался закрыть дверь.
- Погодь, Лузанчик, - я придержал дверь. - Разговор есть...
Лузанчик-кличка дружка покойного Лабуха. Фамилию и имя его я так и не смог выяснить, этого никто не знал. Все с незапамятных времен кликали его только так.
- Мент? - хмуро поинтересовался Лузанчик.
- Угадал.
- Имею право не пустить в свою квартиру, - нахально заявил Лузанчик, с воинственным видом загораживая вход.
- Имеешь, - согласился я, широко улыбаясь. - Но не стоит...
- Пугаешь?
- Чего ради? Я же тебе сказал - хочу поговорить.
Важное дело, Лузанчик. Очень важное...
- Убедил... - как-то сразу боевой пыл Лузанчика рассеялся, и он, опустив плечи, поплелся, шаркая рваными шлепанцами по грязному полу, внутрь своей "квартиры".
- Ну? - исподлобья глядя на меня, спросил он, усаживаясь на кровать, кое-как прикрытую дырявым пледом.
Я не торопился: нашел себе стул, застелил его газетой, сел стараясь поудобней устроить раненую ногу, которая уже подживала, осмотрелся. Пыльно, неуютно, грязно На плите металлическая коробка из-под шприца, несколько игл лежат на пожелтевшей марле там же Перехватив мой взгляд, Лузапчнк поторопился надеть пиджак, чт.бы спрятать сколотые руки - он наркоман со стажем, это мне тоже рассказала уборщица.
Пауза несколько затянулась, и Лузанчнк не выдержал.
- Говори, чего надо. И уходи - я отдохнуть хочу.
- После каких трудов? - ехидно поинтересовался я.
- Не твоя забота.
- И то правда... - согласился я, если честно, мне почему-то было жалко этого изможденного, больного человека. - Ты знал Леху Осташко?
- Нет, - не глядя на меня, отрезал Лузанчик.
- Лабуха... - добавляю я.
Лузанчик упрямо молчит. Затем, видимо, кое-что начинает соображать.
- А почему - знал? - встревоженко интересуется он.
- Потому - отвечаю, пытаясь поймать тусклый ускользающий взгляд Лузанчика. - Чего же здесь непонятного?
- Леха... помер? - наконец поднимает на меня округлившиеся глаза Лузанчик.
- Не то слово...
- Кто? - понимает меня Лузанчик.
- Это и я хотел бы знать, - осторожно отвечаюне говорить же ему, что именно благодаря мне его дружок отправился в мир иной, правда, вины своей почему-то не чувствую.
- С-суки... - шипит Лузанчпк, вскакивает, что-то ищет.
Находит брюки. Торопливо натягивает на свои худые журавлиные ноги и снова усаживается на постель.
Надолго умолкает, о чем-то сосредоточенно размышляя.