- Мне? Лично мне никакой пользы не надо, дядя. Да я о своей выгоде и не беспокоюсь. Но не сегодня-завтра рабочие сами потребуют то, что им полагается. Я хочу, чтобы...
- Было бы лучше, - грубо оборвал его Рахимбек, - если бы ты стал хозяином у себя дома! Завод мой! И содержу рабочих я, а не ты! До сего времени я обходился с ними, как старший брат. Скажу "умри" - умрут, скажу "живи" - будут жить.
- В этом-то и беда! - отозвался Мешадибек. - Ты запер своих рабочих в четырех стенах, ты не даешь им открыть глаза, оглянуться вокруг и узнать, что делается на белом свете. Ты стараешься им внушить, что во всем мире нет хозяина добрее и справедливее тебя. Но что такое справедливость? Она заключается в том, чтобы заставлять рабочего гнуть спину двенадцать часов без передышки, а платить ему за четыре часа. Рахимбек еле сдерживал гнев.
- Душа моя, - произнес он вкрадчивым голосом, - ну, скажи, пожалуйста: кто уполномочил тебя говорить от имени рабочих? Пусть каждый из них сам приходит ко мне и выкладывает свои претензии. Он недоволен. Хорошо. Так и будем знать. Но подумай сам своей ученой головой: если раз прибавишь плату рабочему, он, пожалуй, будет требовать в другой раз и в третий. А кто из хозяев это выдержит?
- Дядя, - возразил Мешадибек, - наш азербайджанский рабочий очень уж забитый и темный... И меня гнетет то, что он такой безропотный, неорганизованный. Миллионер Хаджи Зейналабдин Тагиев не принимает к себе на фабрику рабочих других национальностей, кроме азербайджанцев. Как будто он так поступает из любви к своей нации. Нет, дядя, в нем говорит вовсе не национальное чувство. Он хитрит и виляет потому, что не любит свою нацию, презирает свой народ. Он прекрасно знает, что если к нему на фабрику попадет русский рабочий, более сознательный, то и мусульмане под его влиянием начнут бороться за свое право на достойное человека существование. Вот и ты идешь по тропке, проторенной Тагиевым. Ты нарочно нанимаешь самых отсталых, неграмотных и забитых рабочих. Это, конечно, выгодно тебе. Но в целом для народа...
- Послушай, голубчик, неужели, кроме тебя, некому думать о народе? Ты что, хочешь стать моим врагом?
Мешадибек замолк и насупился... К чему был весь этот разговор? Как будто дядя мог понять или хотя бы пытался понять его.
Рахимбек подождал немного, потом отвернулся и, любы показать племяннику, что считает бесполезным не только все, о чем они здесь говорили, но и всякий разговор с ним, демонстративно вышел из комнаты.
Мешадибек предвидел, что именно так закончится их встреча, знал, что дядя отвергнет все его предложе ния, а может быть, разозлится и даже наговорит ему грубостей. Тем не менее он не жалел о том, что эта беседа состоялась. Теперь его отношения с рабочими приобретут более определенный характер. "Пусть рабочие узнают, что мое посредничество между ними и дядей не привело ни к чему. Недаром партия учит, что мирным путем такие конфликты не решаются. Они должны сами додуматься до того, что назрела необходимость перейти к более решительным действиям".
Глава шестая
Дня через два, в час, когда сгущались сумерки, кто-то постучался к Азизбековым. Дверь пошла открывать тетушка Селимназ. Перед ней предстал рослый и смугый молодой парень, которого она видела впервые. Он вежливо поклонился и спросил.
- Дядя Мешади дома? - И, поймав на себе пытливый взгляд женщины, тут же добавил: - Не тревожьтесь тетушка, он сам позвал меня. Передайте, что пришел Аслан.
Азизбеков сидел в комнате за столом и писал. Узнав Аслана по голосу, он крикнул:
- Заходи, Аслан, заходи!
Аслан был единственным сыном мастера Пирали. С недавних пор он поступил на завод Рахимбека учеником и работал вместе с Байрамом.
Когда Азизбеков впервые беседовал со слесарем, Аслан стоял рядом и, как все, прислушивался к неожиданному разговору. Обещания молодого инженера показались ему несбыточными. И он, как многие в цехе, отнесся к ним недоверчиво.
Вернувшись вечером домой, он рассказал отцу о том, что Мешадибек приходил на завод.
- Только я не мог понять, - добавил Аслан, - с какой целью он приходил. Уж не подослал ли его хозяин пронюхать, о чем говорят рабочие?
Мастер Пирали усмехнулся.
- Ты этого Мешадибека не знаешь. А я узнал бы его шкуру, находись она хоть в дубильном чану у кожевника. - И погрозил сыну пальцем. - Смотри у меня! Держись от него подальше! Как придет еще раз, отойди в сторону, будь глух и нем. Пользы от него не жди!
Аслан был озадачен.
- Почему, отец?
- И ты еще спрашиваешь? Кто, как не он, кричал во время забастовки, что владельцы промыслов, фабрик и заводов грабят рабочих? Давайте, мол, объединимся против них, создадим рабочую партию1 Хорошо, что я тогда взялся за ум и не записался в ту компанию, а то гнил бы сейчас где-нибудь в тюрьме или на каторге, как многие другие, У-у-у!... Это известный подстрекатель! Он и родного дядю не пожалеет. И родной дядя ему нипочем! Вот и опять, наверно, вздумал мутить народ, хочет поднять рабочих на хозяев, сбивает людей с верного пути. Ты скажи своим товарищам, чтобы держали ухо востро, не доверяли ни одному его слову, а то разгневают Рахимбека и лишатся последнего куска хлеба! Теперь работу найти не легко...
Слова отца вначале сильно напугали Аслана. Он понимал, что Рахимбеку и в самом деле ничего не стоит выкинуть на улицу непокорных ему людей и они тогда будут обречены на голод. Но на заводе среди большинства рабочих он не замечал ни страха, ни тревоги. Даже Байрам, который еще недавно покорно твердил: "Рахимбек прекрасный человек, да хранит аллах его детей", теперь начал высказываться в другом духе:
- Нам не выплачивали даже половины того, что следует, а мы и не понимали этого...
Робкие выражения недовольства постепенно сменялись частыми и громкими возражениями против рабских условий труда:
- Всюду и везде рабочие требуют и добиваются своего. А мы что? До каких пор мы будем нести непосильную ношу и молчать? Что мы, набрали в рот воды?
Сосед Байрама по верстаку, пожилой слесарь, заявил, что и Мешадибек заодно со своим дядей:
- Не слыхали разве, как он расхваливал Рахимбека? Что ни слово восторг. "Мой дядя прекрасный человек..." - передразнил он Азизбекова.