За окном из серых, низких, брюхом цепляющихся за верхушки деревьев, туч мерно и монотонно моросило. Из-за поворота дороги показалось мутное пятно, которое по мере приближения приняло очертания вишневых "жигулей". Скрипнули тормоза, машину протащило юзом по мокрому асфальту. Дверца со щелчком распахнулась, и наружу выкарабкалась нескладная долговязая фигура, причем обе ноги в добротных ботинках попали точнехонько в самую середину лужи.

- Ах, черт, кто же так останавливает? - Раздалось незлобивое ворчание.

- Неужто попал? Извини, старик, совсем забыл, что ты всегда попадаешь.

- Да ладно уж...

Тщательно выбирая место для ног, человек не торопясь выбрался из лужи. "Истинный журавль," - всматриваясь в неудачника, усмехнулся сверхсрочник. "Журавль" оглянулся на лужу и на машину: "Действительно, мог бы и обойти, и как это меня угораздило? Ну да видно, если уж не везет, то не везет во всем." В предательски хлюпающих ботинках он двинулся к проходной. Полы его длинного незастегнутого пальто беспомощно болтались, а длинные тонкие пальцы нащупывали документы в хлопающей о бедро сумке. Отрешенный взгляд был направлен в задумчивую даль, и было видно, что все мысли Сан Саныча, а это был именно он, витают где-то там в неземных пределах.

Отличительной чертой Сан Саныча было то, что он существовал как бы сразу в двух мирах. Его земная, материальная часть безусловно находилась в обычном, нормальном, земном мире, в то время как его душа или какая-нибудь иная субстанция, определяющая сущность человека, в виде бесприютного пилигрима достигала немыслимых высот или забиралась в бездонные глубины в поисках чего-то такого, только ей и понятного. Вот вроде бы сидит человек за праздничным столом в компании родственников, а внимательнее присмотришься - человека-то и нет. То есть несомненно, Сан Саныч сидит, и ест и пьет, и даже отвечает на вопросы, как правило, с запаздыванием и невпопад. Кажется, что вопрос, достигнув его ушей, затем совершает какой-то долгий-долгий путь до того блуждающего во вселенских мыслях пилигрима, который и ответит-то только затем, чтобы его оставили в покое, а не отвлекали ерундой по пустякам. Если проявить настойчивость, то можно попробовать собрать Сан Саныча по кускам, то есть заставить пилигрима вернуться к праздничному столу, но, как правило, долго удержать его в таком состоянии не удается. Складывалось впечатление, что у Сан Саныча мозг живет своей особой, не поддающейся контролю извне жизнью. Порой друзья заставали Сан Саныча за странным занятием: он мысленно разговаривал сам с собой и при этом едва заметно жестикулировал. На легкое подтрунивание Драгомиров отвечал старой шуткой, что, мол, всегда приятно поговорить с умным человеком. Мозг Сан Саныча работал днем и ночью вне зависимости от наличия или отсутствия мирских дел. Аналогично компьютеру он брался просчитывать задачи, правда, не численные, а научные или жизненные, и дальнейшего вмешательства человека практически уже не требовалось. Если Сан Санычу удавалось заинтересоваться тем или иным вопросом, то можно было быть уверенным, что через определенное время странствующий в море идей пилигрим подготовит нужное решение или сообщит о том, что для получения результата данных явно недостаточно. Самое смешное, что пилигриму было совершенно безразлично, на какой вопрос искать ответ. Очередная загадка могла относиться к чему угодно, то ли к проблеме зависания арочных протуберанцев в солнечной короне, то ли к вопросу взаимоотношений в рабочем клубке друзей и серпентарии единомышленников, то ли к работе итальянского кофеварочного автомата в условиях российской инфляции... А то бывает же такое: в самый разгар инфляции поставили на железнодорожном вокзале автомат, наливающий чай, кофе и капуччино при опускании монеты. Но мы же не в Италии живем. На какую монету его можно запрограммировать, если российский монетный двор не успевает штамповать деньги с той скоростью, с которой они обесцениваются? Эта загадка решилась сама, когда Сан Саныч подошел поближе к иностранному автомату. Оказалось, что не надо запихивать монеты в щель, чтобы получить желаемую чашечку. Рядом с этим импортным детищем прогресса стояла баба в платке, которая принимала деньги и после этого сама нажимала нужную кнопку. Ну что тут после этого скажешь... Итак, Сан Саныч, как типичный ученый, умудрялся существовать сразу в двух мирах, поэтому, как правило, по земле ходил некий биоробот, автоматически стереотипно реагирующий на все земное. Основная же, главная часть Сан Саныча болталась где-то там, в неведомой дали.

Вдаль по склону холма вдоль вспаханной полосы, обнесенной стеной колючей проволоки, в серую плотную пелену тумана уходит пограничный наряд. Сгорбленные силуэты в мокрых, лоснящихся от влаги плащ-палатках медленно петляют по тропинке между валунов, сереют и таяют в мутной хляби. Нервный свист стоящего на разъезде поезда перекликается с ленивым перебрехиванием собак. Не ко времени разбуженный старший лейтенант рассерженно вглядывается воспаленными глазами в тоненькие трепещущие в его грубых руках бумажки, выискивая нужную фамилию.

- Дра, Дра, Дра, Драго, Драгонравов, - беззвучно шевелятся губы, подобные двум ленивым гусеницам. Вдруг тень сомнения мелькает в его воспаленном мозгу и мутный взгляд упирается в раскрытый паспорт: - Тьфу ты, напасть... Драгомиров Александр Александрович. Чтоб тебе пусто было... - Непонятно к кому адресуясь, выругался он сквозь зубы. - Драго, Драго, Драгомиров... - и бумажки опять беспомощно затрепыхались в непослушных пальцах.

Сан Саныч покорно ждал решения своей участи, стоя у вертушки под неусыпным прицельным наблюдением сверхсрочника, вспоминая, как в последний раз прощался с мамой через два ряда железной сетки, разнесенной на пару метров. В его последний визит Зона выпустила его, но не пропустила ее, поскольку бедная старушка в суматохе сборов впопыхах взяла не тот документ. Сан Саныч даже не смог обнять ее на прощание. Сожаление об этом долго заставляло болезненно сжиматься сердце. Какая странная штука - жизнь, между людьми существуют невидимые нити, порой неощущаемые, порой мучительно вибрирующие, особенно при расставаниях. Сан Саныч углубился в странное ирреальное состояние раздумий и размышлений, спрятавшись, как гусеница в кокон, от всего белого света. Ему стало безразлично все окружающее, и даже липкая холодная сырость мокрых ботинок казалась лишь досадным недоразумением.

- Пропустить, - скомандовал Перетятько, метнув враждебный взгляд как на визитера, так и на ни в чем не повинного сверхсрочника.

Инструкция требовала дотошного изучения документа не менее одной минуты, поэтому сверхсрочник придирчиво рассматривал паспорт Сан Саныча и его самого. Сверхсрочник отметил, что в облике Сан Саныча было что-то шведское, напоминающее о тех временах, когда скандинавские племена Северной Руси еще не перемешались ни со славянами, ни с татарами. Шевелюра Сан Саныча, еще не сильно поредевшая от тяжелой умственной работы, была белой со слегка золотистым отливом, как у северных мутантов. Ведь известно, что первобытный человек слез с пальмы у экватора и при этом имел карие глаза и черные, как вороново крыло, волосы. Светлые волосы и глаза приобрели люди Севера, возможно, чтобы лучше маскироваться в зимних снегах. Глаза Сан Саныча, так нравящиеся окружающим его женщинам, были цвета недозрелого крыжовника. Толстые стекла очков делали их большими и выразительными. Одно время Сан Саныч носил контактные линзы. Однако однажды его семилетний сын умудрился выпить раствор, в который на ночь погружались эти линзы. Сан Саныч ужасно перепугался за здоровье ребенка и с тех пор стал носить только очки. Драгомиров был высок, неплохо сложен, в нем чувствовалось что-то мощное, северное, но любовь к сидячей работе сделала его сутуловатым, а витание в неведомых сферах добавило в его движения некоторую заторможенность и нескладность. Если Сан Саныч наливал чай, то последний всегда норовил просочиться через крышку кому-нибудь на колени. Или если на сухой дорожке существует только одна небольшая лужа, то не приходится сомневаться, что Сан Саныч, идя мимо, обязательно в нее попадет, причем так, что умудрится забрызгать всех окружающих.