От тележки Нил отошел с двумя кривоватыми вафельными стаканчиками и острым желанием хоть несколько секунд передохнуть в тенечке. Вынырнув из самой толчеи, он плюхнулся на какую-то ступеньку, козырьком защищенную от солнечного света, и слизнул выступившую каплю сладкой жижицы с дырявого донца одного из стаканчиков. И тут же в глазах потемнело – и не только потому, что их прикрыли чьи-то ладони, потому что еще до слов: «Сударь, не угостите ли даму мороженым?» – он понял все. Медленно повернул голову и, словно кролик перед удавом, застыл перед Линдой.

V

(Ленинград, 1982)

Эхо потрясения, испытанного в тот момент, мгновенно выкинуло Нила из реальности воспоминания и перебросило на двадцать один месяц вперед, в реальность непосредственных ощущений.

– Костя, не мнись на балконе! – крикнул он. – Заходи давай, я не сплю, так валяюсь.. В комнату с извиняющейся улыбкой вошел Асуров.

– Ты не позвонил, – сказал он. – Я начал беспокоиться. И вот... Ты позволишь?

Следователь показал глазами на стул. Нил кивнул. Асуров уселся, раскрыл портфель, достал оттуда пеструю цилиндрическую жестянку.

– "Нескафе", – прокомментировал Нил. – Однако!

– В управлении наборы давали, – пояснил Асуров. – Водички поставь.

Когда Нил, водрузив на плитку полный до краев ковшик, снова повернулся к столу, рядом с кофе появилось еще несколько разноцветных банок – красная с камчатским лососем, зеленая с молодым венгерским горошком и розовая с бельгийской ветчиной. Тут же красовалась длинная бесцветная бутыль причудливой формы, заполненная бесцветной же жидкостью. Нил пригляделся к фигурной этикетке.

– "Fassbind. Eau de vie. Kirsch. Made in France", – прочел он. – Знатное у вас управление. Пристроил бы по знакомству, я на машинке неплохо стучу. Асуров лукаво улыбнулся.

– Подумаем... – Он взял в руки бутылку. – ну что, сразу по чуть-чуть или сначала перекусим?

– Через полчаса мы стояли на палубе теплохода «Иван Тургенев», взявшего курс на Сухуми.

– И не единой мысли об Ирочке?

– Так, вскользь подумалось, что она вроде собиралась пройтись по магазинам и, стало быть, деньги на обратную дорогу у нее найдутся.

– Ты не мог бы припомнить точную дату, когда это произошло? Я как-то запамятовал, когда у нас День военно-морского флота. – Впервые за все время их общения Асуров достал ручку и раскрыл блокнот...

– Выгрузившись на следующее утро в Сухуми, мы первым делом оправились на рынок, прошлись по обильным промтоварным рядам и накупили всякое необходимое мне барахлишко – ведь я оказался здесь, не имея даже зубной щетки и запасных трусов. Попутно набрали белого и черного инжира, винограда, грецких орехов. Тащиться с двумя новенькими, до отказа набитыми сумками пришлось недолго – у самого базара Линда за червонец сторговала местного частника на «Жигулях», и мы с ветерком помчались, сначала по центральной улице Кирова, потом по щербатому узкому шоссе. Минут через сорок остановились возле высоких, настежь распахнутых чугунных ворот. Это оказался спорткомплекс «Эшера», одна из наших олимпийских баз. Директор принял нас как старых знакомых, угостил сухим вином и распорядился предоставить комнату в главном корпусе. К счастью, паспорт был при мне, и с оформлением проблем не возникло. Мы сразу побежали купаться, а после обеда созерцали уникальное зрелище – футбольный матч двух сборных СССР, мужской по конному спорту и женской по баскетболу.

– И кто победил?

– Не помню. Кажется, тетки... Мы ходили в горы, ездили в обезьяний питомник, в ботанический сад, обедали и ужинали в великолепном горном ресторанчике, директор которого, вконец огрузинившийся поляк, лично жарил для нас неподражаемые шашлыки, а конники пару раз дали нам прокатиться на призовых лошадях.

– Но сладкая жизнь длилась недолго?

– Я потерял счет времени. Дни текли в каком-то розовом, сладком тумане. Потом я нередко упрекал себя за то, что не вобрал в себя тогда все подробности, все яркие детальки этих неповторимых дней. Но что поделать – в фокусе всех моих чувств была Линда, только она одна... Объективно же все длилось ровно неделю. Седьмой день был для меня отравлен с самого начала – Линда вручила мне билет на завтрашний вечерний поезд до Ленинграда, и заявила, что сама должна вылететь завтра утром. Она предложила устроить двойную отвальную в узком кругу. Сначала я подумал, что речь идет только о нас двоих, но оказалось, что она пригласила директора и местного типа с русским именем Дима. Этот Дима частенько отирался возле нас, плотоядно поглядывал на Линду. В первые дни меня так и подмывало заехать ему по физиономии, но Линда вовремя объяснила мне, что этот Дима работает в милиции, и Гиви – так звали директора спорткомплекса – специально попросил его в свободное от работы время приглядывать за нами и отваживать от Линды не в меру темпераментных южных кавалеров. Потом мы с этим Димой выпили немало молодого вина. Как-то раз, улучив момент, когда Линды не было рядом, он наклонился ко мне и доверительно сказал: «Отличный женщина Линда. Я, Нил, твой паспорт видел, знаю, что ты женат. Хочешь совет – разведись с этой Баренцева О. В. и женись на Линда».

– Выходит, они тоже называли ее Линдой?

– С моей подачи. Все думали, что это такое уменьшительное от «Алина», и нашей конспирации это обстоятельство не вредило. – На этой отвальной вас было четверо?

– Да.

– Вы поехали в ресторан?

– Нет, все устроили у нас в номере, в складчину. Директор выкатил пол-ящика «Букета Абхазии», Дима принес хачапури и фрукты, а Линда достала из шкафчика бутылочку особенной чачи, которую мы купили в армянской деревне и приберегли как раз на подобный случай.

– В чем заключалась особенность этой чачи?

– В этой деревне гнали два сорта, крепкую и слабую, причем и в той, и в другой по шестьдесят градусов.

– Тогда почему одна крепкая, а другая слабая? – Разное воздействие. Слабая ударяет в ноги, а крепкая – сразу в голову. Даже после литра слабой чачи можно сидеть и разглагольствовать о прекрасном, а от стакана крепкой падаешь под лавку и дрыхнешь до утра.

– Ровно это с вами и случилось?

– Да. Мы очухались, когда уже рассвело. Первой пришла и себя Линда, растолкала всех, и мы поехали в аэропорт. Чуть не опоздали.

– Ночь с третьего на четвертое августа... – пробормотал Асуров. – Сходится...

– Что сходится? – моментально насторожившись, спросил Нил.

– Это я так, не обращай внимания... Значит, ты посадил ее в самолет, и больше вы не встречались?

– Не совсем так.

– А как? Ну же, говори, не тушуйся.

– Перед отъездом она попросила меня взять с собой в Ленинград небольшую сумку, сказала, что потом заберет ее.

– Что было в этой сумке? Неужели не полюбопытствовал?

– Честно говоря, полюбопытствовал. Но ничего не узнал.

– Как так?

– Внутри был маленький чемоданчик, зашитый в плотную мешковину. Вспарывать ее я не решился А если совсем честно – подумал, что лучше будет дотерпеть до дому.

– Но дома ты так и не открыл его?

– Потому что до дому чемоданчик не доехал Линда встретила меня на перроне в Харькове, крепко поцеловала меня, забрала свою сумку, а мне вручила коробку конфет.

– Конфет?

– Да, «Золотая нива». Она попросила меня не открывать ее в поезде. Но в этом случае моего терпения не хватило. Как только поезд тронулся, я уединился в туалете и открыл коробку.

– И что там было?

– Четыре пачки четвертных, завернутых в яркие подарочные бумажки. Внутри все оборвалось. Я понял, что это – прощальный подарок, что теперь я окончательно остался один... Десять тысяч. На такие деньги я мог бы купить машину, дачу или кооперативную квартиру, пить без просыпа или напропалую гулять с девками.

– Но ты этого не сделал. А что сделал?

– Ничего. Они так и лежат в той коробке. Если нужно сдать, я готов.