Подступал обед, и из летней кухни потянуло голубцами. Семья Гната Ивановича Мазепы рассаживалась обедать, и было слышно, как ложки плещутся в борще, а потом, как горилка наливается в рюмки. За другим столом кормили хлопцев и работников со стройки. А Роману Романовичу никто не предлагал борща или хотя бы морсу для свежести. Он ждал, что после обеда Жанна придет доить коров, и непрерывно ее высматривал. А она не приходила. Вместо нее приходила хозяйка. Вскоре коров погнали на пастбища, семья Мазепы расположилась в хате немного поспать, и Роман Романович остался один с конюшней, коровником и гусятником. Поздним вечером он притащился домой, выкупавшись по дороге в пруду, голодный и уставший, и с каким-то странным огоньком в глазах. Рухнул на кровать и проспал без сновидений до самого утра. Мать стояла над ним, не решаясь тревожить, и сама тревожилась.
Чуть в мире божьем просветлело, Роман засобирался. Никто не видел, как он уходил. Солнце приподнялось, а он уже мчался знакомыми пустырями и усмехался, обрывая попутно стебельки трав. И хохотал, кружась на месте, и перепрыгивал воображаемые препятствия, беспокоя полевых воробьев. Такого Романа Романовича никто не знал. Он и сам никогда не бывал таким, таким сладко счастливым. Завидев мазепин дом, он приветствовал его как родной и рад был каждому его камешку и каждой бесполезной тряпочке под забором был рад. Его не смутила неприветливость хозяйки. Он стал докладываться ей о проделанном и вызывался тут же показать, провести на место, чтобы удостовериться, чтобы никаких недомолвок между ними не было. Ему уже мерещилась где-нибудь за дверями Жанна в каком-нибудь ослепительном по красоте и великолепию платье или в экстравагантном костюме, но элегантном и по моде. Он то и дело озирался, стараясь угадать, где спрятана для него Жанна. Хозяйка холодно выслушивала. А Мазепы нигде не было видно. Можно было предположить, что он еще спит или, наоборот, по неотложным делам в отъезде, но в действительности он был дома и сквозь кружевную занавеску наблюдал в окошко, что будет. Хозяйка, дослушав доклад, сделала знак следовать за ней и повела Романа мимо собачьей конуры, мимо сгрудившихся у гаража мешков с сахаром, через калитку с металлическим крючком прочь со двора. Спустилась с пригорка сквозь высокие в репейниках лопухи, промелькнула в зарослях бузины под сенью сгущающегося гая. Роман шел по пятам за ней как зачарованный, не зная, что и думать о приготовленном для него. Может быть, гадал он, Жанну переодели в русалку и расположили где-нибудь в причудливых ветвях? А может, у них там, среди леса, еще один дом, побольше первого? Может быть, там целый дворец! Наконец хозяйка остановилась и среди раскидистых с глубокой тенью в кронах акаций, на чистом от кустов месте указала на безобразную гору корявых пней с условием: все распилить на дрова. Пни были утыканы корнями как оленьи головы рогами. Пни были чистый дуб, моренный дождями и сушеный летним зноем, который никакой инструмент не возьмет. Ошарашенный Роман Романович стоял в безмолвии. Ветерок трепал его редкие пряди.
Хозяйка возвратилась к прежним занятиям; резала мясо на гуляш огромным вороненой стали ножом и тюкала им по хрящам. Хозяин объявился. Сначала в дверном проеме показалась его голова, а потом, когда она убедилась в полной для себя безопасности, вышло и все остальное. Хозяин взялся снова перебирать мотоцикл и был весьма доволен, как с Романом получилось. И даже что-то напевал музыкальное за работой. Подмигивал хлопцам и один раз, исключительно из нежности, подошел и ласково потрепал за ухо пса. Но вскоре в гаю, – может быть, через час, а может, и через два, – зарычала и зажужжала бензопила. И это было большое удивление. Мазепа вообще не понял, где жужжит. Он не хотел верить, что жужжит в гаю, и убеждал домашних, что это у них в головах жужжит. Послали хлопца разузнать, и оказалось, что жужжит действительно в гаю, и что там кто-то пилит. А этот кто-то, не кто иной, как Роман Романович. Необъяснимо, где он пилу раздобыл. Хозяйка ему даже лобзика не предоставила. Не мог же он ее в кармане припрятать. Пила рычала и визжала целый день без перерыва. В обеденное время не давала никому заснуть и затихла лишь под вечер, когда Мазепа отрядил в гай здоровенного детину, и тот пригрозил Роману дебелым с рыжими волосками кулачищем и пообещал, что вобьет его по уши в землю, как гвоздь в дощечку, если не прекратятся безобразия. Роман ночевал между напиленных кружков, прикрывшись ветками, а по восходу принимался за работу. Откуда только у него силы брались?
Однако, как не трудно сообразить, дровами дело не ограничилось. В тот же день Романа перевели на луга и поручили пасти сводное стадо коров окрестных хуторов, освободив при этом штатных пастухов. Места там были болотистые, но против ожиданий ни одна корова у Романа не пропала и не поломала ног. Даже больше: после нескольких пригонов коровы принялись телится, да при том с такой прытью, с какой никогда прежде не телились, и Мазепе пришлось срочным образом это приостанавливать, потому что никаких кормов на подобную прорву не напасешься. Роман Романович переехал на буряковое поле и дни напролет под немилосердным солнцем пропалывал между буряками дорожки. Однако как ни велико поле, ему тоже были пределы. В последующем Роман Романович месил на строительстве новой хаты с галереей и бассейном растворы, просеивал песок, клал кирпичи, копал траншеи под газовые трубы. Он переколол горы черного угля в мелкую дробь, перетравил всего жука на огородах, и конца мазепиным работам не виделось. За каждым выполненным заданием, поступало новое, тяжелее прежнего. Роман Романович исхудал. Он, как одержимый, работал на износ, мало ел, а еще меньше спал. Домой возвращался изредка, по темному, чтобы никто не замечал его прихода, и мать тщетно пыталась выведать у него, что происходит. Но люди по селам давно все знали и, встречая нечаянно Романа на дороге, презрительно усмехались. Маленькие дети дразнили его. Мазепа называл пренебрежительно зятьком и похлопывал по плечу, не без удовлетворения подмечая, как тают день ото дня у Романа силы. Но, впрочем, внутренне Мазепа тревожился, и начинал подумывать, как бы окончательно избавиться от Романа, потому что работа кончалась, и скоро могло совсем не стать в хозяйстве, чего бы поделать. А к Жанне не допускали Романа, и она к нему, казалось, не проявляла никакого интереса. Была неподалеку, и словно не было ее.
5
Гадалке уже звонили, однажды под вечер, когда потемнело, и проглянули звезды. Гадалке уже сказали. И гадалка перестала бросать на карты и знакомым объяснила, что уезжает и собирается теперь срочно. А для незнакомых ее хата закрыта, и о ней никто не в состоянии дознаться. Приходят утром и в обед, стучаться, а ворота на замке. Внуки во дворе в песке не играют, и голосов их веселых не слышно, и в спорах нестройные их восклицания не раздаются.
Романа послали обрывать вишни, дали провожатого – хлопчика, что смотрит за наглой кобылой. Хлопчик далеко не ходил, показал дорогу и повернул назад. И показал, как нарочно, самую неудобную, где граница ячменного и гречишного полей, где рождается овраг, где травы путанные: березка, вьюн, череда, где душистый горошек и колыханное море крапивы. Поначалу, пока не встречался кустарник, Роман еще справлялся кое-как с крапивой, а потом и вовсе увяз, и ведра ему сквозь заросли стало не протащить. Обманул его хлопчик, сроду люди не ходили здесь, и даже видимости какой-нибудь тропинки не было. Цвела белоснежно полосами гречиха, волновался ячмень, а за ним выстраивались высокие и стройные вдалеке клены. Роман оставил крапиву и пошел в ячмень, хрустя колосками. А ему было теперь безразлично, и даже не пугал объездчик, что вот – вот мог нагрянуть, а тот бы не простил. Клены во всей красе и величественности осанки, – так что ни с какой другой породой не спутаешь, – сколько гордости и света в острых листах! – представали. Они шумели на самом краю оврага, который, совершив гигантский обход широкими долинами, выворачивал к ним, углубившись и расширившись до невозможных расстояний. Здесь открывались окрестности для обозрения. От края до края весь противоположный склон, нежно зеленый, гладкий как воловий бок, покрывали маленькие изящные, словно искусно сотворенные, деревца, целые армии их, размещенные в шахматном порядке. Они занимали гектары во все направления. Они удивительно правильными шарообразными кронами касались у голубого горизонта неба и сбегали по склону в овраг. Это были вишни, яблони, груши, абрикосы. Это были прежде колхозные сады, и всякий умел обворовывать их, а сейчас они были чужие. Все они принадлежали Мазепе. Чтобы оборвать хотя бы десятую долю вишен, понадобилась бы не одна неделя для всего поселка и окружающих его хуторов, но Роман Романович уже не задумывался. Спустился в овраг и стал крохотный; поднялся там, углубился в сады и пропал совсем.