Его усадили в цивильную машину, снабженную, правда, мощной рацией. Ехали недолго. Остановились возле полицейского участка, где в уединенной комнатке Данила заставили откатать пальчики, – дали потом, правда, возможность тщательно отмыть руки. И запихнули в узенькую тесную камеру, предварительно избавив от шнурков, ремня, часов и содержимого карманов.

Оставшись один, Данил, чтобы убить время, принялся вдумчиво изучать узилище. Вольготно отдохнуть на привинченных к стене узеньких деревянных нарах мог разве что мазохист. После первого, беглого изучения временного пристанища стало ясно, что оно никоим образом не рассчитано на господ шпионов, согласно незримой табели о рангах все же стоящих на ступеньку выше примитивных «пияков» и «лобузов». <"Пияк" – алкаш, «лобуз» – хулиган (польск.).> В углу доисторическими отложениями засохла блевотина, стены покрыты наскальной живописью на четырех языках, из которой Данил узнал, что Баська – шлюха, Бронек – стукач, менты как были козлами при красных, так ими и остались, а Михель из Бремена невиновен и потому призывает кары небесные на головы польских… (Эпитет был старательно стерт, очевидно; каким-то пьянчужкой, в котором нежданно-негаданно ожило чувство патриотизма.) Имелась совершенно непонятная надпись на арабском, а также картинки и декларации, несомненно, оставленные Даниловыми соотечественниками, вряд ли слушавшими когда-либо Моцарта да вдобавок не отягощенными знанием родной грамматики.

В коридоре временами начиналось оживление – вели пьяных, качавших права совершенно по-российски, с той же славянской экспрессией, какой-то типчик орал что есть мочи, что это ошибка и нож был вовсе не у него, а у паскуды Генека, но здешние граждане начальнички, судя по звукам, верить были не склонны, а потому в два счета утихомирили подзатыльниками. К Данилу так никого и не подсадили, даже в глазок никто не заглядывал.

Примерно через полчаса заявился хмурый капрал, поставил прямо на нары, благо больше некуда было, подносик с чашкой сквернейшего даже на вид кофе и ломтем хлеба с куском ливерной колбасы.

– Это зачем? – полюбопытствовал Данил.

– Может, пан у нас задержится, – флегматично сообщил капрал и убрался.

Детские подначки, констатировал Данил. Скучно ему на рутинном дежурстве, надо полагать, вот и решил под видом заботы о желудке заключенного поглазеть на шпиона. Если пан и задержится, то уж, конечно, не в камере для алкашей…

Еще через полчасика он все же съел и выпил принесенное – как-никак не обедал. Посидел на нарах, сколько смог выдержать, – и вновь принялся бродить по камере.

Прошло не менее двух часов, прежде чем явился Барея. Взял у оставшегося в коридоре капрала два обшарпанных казенных стула, протянул один Данилу и жестом велел стражу запереть дверь. Не спеша достал сигареты, поинтересовался:

– У вас есть претензии?

– Не могу пока сформулировать, – пожал плечами Данил.

– А вопросы?

– Интересно, у вас каков был стаж в пэ-эз-пз-эр? <PZPR. – Польская объединенная рабочая партия.> – без особой задиристости поинтересовался Данил.

– Честно говоря, был немалый. Не меньший, должно быть, чем у вас в ка-пэ-эс-эс… Что поделать, такие были времена…

– Стонали под игом Москвы, а?

– А вы не назвали бы это игом?

– Трудно так сразу сформулировать… – сказал Данил. – Вы ж и по специфике работы, и по возрасту должны помнить историю. Уже в сорок пятом сюда, в Польшу, вернулась масса довоенных офицеров, и армейских, и разведчиков. И никто их не бросал за колючку, наоборот, служили на высоких постах, и когда против них в пятьдесят третьем попыталась вяло сыграть в раскрытие суперзаговора тогдашняя «десятка» <Десятое управление польского МВД в начале пятидесятых занималось политическим сыском, после 1956 г. расформировано, двое из руководства бежали в Западный Берлин.>, ее довольно быстро взяли к ногтю саму…

Интересно, почему они служили Сталину, как вы думаете? Аристократия с кости и крови, довоенные генералы и довоенные разведчики…

– А вы как думаете?

– Ну, это простая шарада, – сказал Данил. – Не за кусок колбасы и жестяные звездочки, конечно. За перспективу. А перспектива была заманчива – как-никак и у ваших жолнежей был нешуточный шанс пройти с засученными рукавами и автоматами наперевес по Мюнхену и Парижу…

– Возможно, – согласился Барея. – Однако же ваша могучая империя, простите, обернулась откровенным пшиком, что, в свою очередь, не может не питать глубокие разочарования. Рухнувшие заманчивые перспективы еще хуже отсутствия таковых. Того, кто обманывает надежды, всегда ненавидят особенно яростно.

Вот и дуют… иные ветры. Как пели уланы в двадцатом. Знаете? «В руку пика, сабля – в ладонь. Бо-ль-ше-ви-ка – гонь, гонь, гонь!» Вас это не коробит?

– Помилуйте, – пожал плечами Данил. – Все ж-таки – «большевика», а не «москаля». Переживу… Вы хотите сказать, что в этой бравой песенке и таится ключ к происходящему?

– Простите?

– Ну, как я понимаю, кому-то срочно понадобился москальский шпион…

– Почему сразу – шпион? Быть может, речь идет о наркотиках или незаконной коммерции?

– Незаконной коммерцией я не занимаюсь, – сказал Данил. – А в том пакете были уж никак не наркотики, бумаги какие-то…

– Не ваши?

– Откуда? Первый раз вижу. Вы не просветите ли, что там такое было? Барея усмехнулся:

– Ничего веселого, материалы об одном из военных аэродромов, на котором в скором времени будет базироваться и авиация НАТО. Не правда ли, пан Черский, невеселые бумаги?

– Возможно, – сказал Данил. – Пора требовать адвоката, а? Мы с вами в Европе…

– Ах, пан Черский, что вы такое говорите? – вовсе уж широко усмехнулся Барея. – Ну когда это мы с вами, москали с ляхами, были Европой? Между нами говоря, были и останемся откровенной Азией, что бы там ни кричали романтические интеллигенты… – и он принялся мечтательно разглядывать свой кулак.

– Помилуйте… – разочарованно протянул Данил. – Вы мне сразу показались твердым профессионалом, к чему столь многозначительно покачивать кулаком?

Когда это в разведке били морды? В Африке разве что…