- Не знаю, но люди все равно хорошие, - продолжал Коля. - Их главный, Абель, он ведь тоже поэт, прекрасные стишки пишет: "О дайте, дайте мне гранату, Я наш позор сумею искупить, Ее я брошу прямо в НАТО - Довольно им Милошича бомбить". Вот вы не знаете Абеля, а это такой человек! Ему принадлежат два секс-шопа, а он борется с буржуями, за права бедного люда, за торжество духовности!.. Вася, пойдем на пикет - в полдень у американского посольства.
- Нет, спасибо, - уклонился Дубов. - У меня дела поважнее.
- Завидую тебе, - как-то вдруг сник Ивлев, - у тебя еще дела есть... А у меня - никаких дел. Даже мои стихи никому не нужны.
- Неправда, они мне нужны, - возразил Михеев.
- Ага, на них твоя Ника зубки точит, - вздохнул Коля. - Ну ладно, вот кофе допью и пойду бутылки собирать. - И, вдруг опять воодушевившись, заговорил быстро и даже вдохновенно: - Кстати, Вася, открою тебе, как родному. Но ты - никому ни-ни! Обещаешь? Я знаю одно местечко за городом, на берегу реки, где всегда можно бутылки найти. Там обычно Абель с друзьями гуляют. Прекрасные люди! Как-то даже пивом угостили, а я им за это свои стихи почитал.
- Что еще за место? - как бы равнодушно спросил Дубов.
- Ну я тебе объясню. Это за ламповым заводом, идешь километр по шоссе, там еще лесок, потом лужок, потом дорога направо, и выходишь прямо к берегу. Там они и собираются. И столько бутылок после себя оставляют!..
- Хорошо, буду иметь в виду, - кивнул детектив, записав в блокнот координаты бутылочного месторождения.
Василий уже собрался было встать из-за столика и покинуть кафе, но тут из-за дальнего столика раздался истерический крик:
- Жиды проклятые!
Кричал человек с шахматами.
- Что это еще за генерал Макашов? - брезгливо поморщился Василий.
- Да нет, это шахматный обозреватель "Панорамы" господин Футляров, пояснил Ивлев. - Должно быть, сейчас он разыгрывает партию с Ботвинником и решил, что Михал Моисеич мухлюет. Ну там, ладью в карман спрятал...
- А однажды было, что он сам с собой даже подрался, - добавил Михеев. Только в тот раз он, видимо, повздорил с Тиграном Петросяном. Или даже с самой Ноной Гаприндашвили.
- С чего ты так решил? - удивился Ивлев.
- А он при этом поносил "лиц кавказской национальности".
- Надо же, - опечалился Дубов. - Я во всей "Панораме" только футляровские шахматные обозрения и читаю. Вернее, читал до сегодняшнего дня. Думал, один приличный автор во всей газете, а и тот оказался "коричневым".
- Он как-то даже в Доме печати набросился на одного журналиста, припомнил критик Михеев. - Как заорет: "Ах ты жидовская морда!". Скандал был - ого-го!
- И как же их редактор товарищ Швондер терпит такого сотрудника? изумился Василий. - Он же позорит не только газету, но и весь журналистский цех.
- Ну, видимо, взгляды Футлярова не противоречат установкам "Панорамы", глубокомысленно заметил Михеев. - Впрочем, господина Футлярова отчасти можно понять. Когда-то он был подающим надежды шахматистом, но до гроссмейстера не дотянул, застрял на мастере ФИДЕ - всякий раз его опережал кто-то другой, и нередко... Ну, сами понимаете. Вот он и бесится.
- Ну так работал бы, тренировался, оттачивал мастерство - глядишь и выбился бы в гроссмейстеры, - пожал плечами Дубов. - А других винить, да еще и по национальному признаку...
- Вот ты ему это и объясни, - хихикнул Ивлев.
Василий глянул в сторону Футлярова - тот как ни в чем не бывало двигал пешки и фигуры.
- Кстати, о шахматах, - ехидно заметил Михеев. - Я слыхал, что как-то твои друзья лимоновцы заявились на заседание одного литературного общества и затеяли дискуссию на тему: "Кто такой Мандельштам - поэт или еврей?".
- Неправда! - бурно возмутился Ивлев. - Это не они, а баркашовцы. Вот те действительно сволочи, а эти - хорошие люди! Они меня пивом угостили!
- А по-моему, один черт, - заявил Михеев. Дубов был согласен с критиком, однако промолчал - его единственным желанием было поскорее и под благовидным предлогом покинуть сие мирное прибежище творческой интеллигенции.
***
Первым, что испытала Надежда Чаликова, войдя в рабочий кабинет старшего следователя городской прокуратуры, был шок: прямо на стене, чуть не до потолка, было развешано огромное красное знамя с серпом и молотом в белом круге. Прямо под кругом, будто под нимбом, за огромным столом восседала хозяйка кабинета - следователь Галина Виссарионовна Клякса, тщедушного вида пожилая дама с папироской в зубах.
- Это из вещдоков, - пояснила она низким скрипучим голосом, заметив некоторое замешательство Чаликовой. - Конфисковано на митинге. Да вы присаживайтесь, товарищ. - Следователь придвинула к себе чистый бланк и, обмакнув перо в чернильницу, сделанную в виде Мавзолея с откидывающейся трибуной, доброжелательно глянула на гостью: - Ваша фамилия? - Надя ответила. - Имя, отчество? Год и место рождения? Национальность? Сколько судимостей?
- Погодите, - опомнилась Чаликова, - причем тут судимости?
- Но я же составляю на вас протокол допроса, - добродушно прищурилась Клякса. - А протокол должен быть оформлен по всей форме.
- Какой еще допрос? - удивилась Надя. - Я же московская журналистка, пришла взять у вас интервью. Разве вам не сказали?
- А-а, так это вы меня пришли допрашивать? - наконец-то дошло до Галины Виссарионовны. - Ну, тогда вы и протокол ведите. - И с этими словами госпожа Клякса пододвинула бланк к Надежде.
- Нет-нет, у меня более современная техника, - отказалась журналистка и достала из сумочки портативный диктофон.
- Хорошая штучка, - заметила следователь. - А мы тут все по старинке... Да, так о чем же вы собирались меня допра... то есть спрашивать?
- Видите ли, уважаемая Галина Виссарионовна, меня интересует одно дело, которое вы как раз ведете. - Надя кивнула на знамя. - Дело национал-большевиков.
- Веду, - согласилась госпожа Клякса. - Но, знаете ли, товарищ Чаликова, материалы следствия вообще-то не подлежат разглашению кому бы то ни было, она глянула в протокол, - даже несмотря на отсутствие у вас судимостей. Если вы, конечно, не врете.
- Я вру? - возмутилась Надя.
- Ну, может, и не вы, а журналисты вообще. Вот расследовала я тут как-то одно дельце о клевете... - Галина Виссарионовна сладостно вздохнула. - Ну ладно, что вас интересует?