Как вам, например, понравится утверждение: Шевченко - расист. Уверен, что не понравится. Любой мало-мальски ознакомленный с канонической биографией гения-демократа от такого утверждения просто отмахнется. Мол, кто же не знает, как в Петербурге, растрогавшись игрой чернокожего актера Айры Олриджа в роли короля Лира, Тарас Григорьевич буквально навалился на него с объятиями, слезами, шепотом, бессвязными речами и бесчисленными поцелуями4 (по-видимому, довольно слюнявыми, как и все поцелуи в подобных случаях - О. Б.)

Все это так. А теперь давайте откроем не менее канонический "Кавказ", написанный в знак протеста против колониальной политики царизма, и прочтем:

Французiв лаєм. Продаєм

Або у карти програєм

Людей... НЕ НЕГРIВ... а таких

Таки хрещених... но простих5

Что же это получается: негры, по Шевченко, - не люди? И торговать ими то ли не такой грех, как белыми, то ли вообще не грех, вроде безобидной хомячьей коммерции на птичьем рынке? Ай, да гений! Ай, да демократ!

Но и с антиколонизаторскими убеждениями Кобзаря все не так просто! Стихи стихами, но есть ведь и частная переписка, в которой оседали "непечатные" мысли. Для себя. Для узкого круга.

Одним из ближайших приятелей Тараса Григорьевича был Яков Герасимович Кухаренко - наказной атаман Черноморского казачьего войска. Они познакомились в Петербурге примерно в 1840 году и с тех пор переписывались до последних лет жизни. Кухаренко тоже был литератором. Он написал пьесу из казачьей жизни "Черноморский побыт на Кубани", пользовавшуюся известностью в украинских кругах и впоследствии превращенную композитором Лысенко в популярную оперу.

Кухаренко не отступился от Шевченко даже после его ареста и в письмах обращался как к "брату курiнному товаришу", а тот в ответ величал атамана в дневнике "истинно благородным человеком", мнением которого он "дорожит".

Но как ни печально слышать это любителям псевдонародных легенд, а "благородный человек" был по совместительству еще и... колонизатором, покорителем Кавказа, воевавшим с горцами как раз в то самое время, когда Шевченко отсиживался в глубоком закаспийском тылу, выслуживая свой знаменитый формулярный список: "В походах и делах против неприятеля не был".

Но что за счастье быть в делах против неприятеля, он хорошо понимал, и поэтому 5 июня 1857 года обратился к Кухаренко с очередным дружеским посланием, где были и такие проникновенные строки: "Але ти все-таки напиши менi, чи будеш ти се лiто на кошi, чи, може, знову пiдеш вражого черкеса та прескурвого сина по кручах ганяти".

Вот после этого "прескурвого сина" куда больше веришь и в то, что негры для Шевченко - не всегда люди...

Кухаренко же никогда не забывал сообщить Тарасу о своих военных подвигах и часто звал в гости на Кубань: "Приїзди, будь ласкав, до нас подивитись на тих потомкiв, котрi два вiки рiзались з ляхами, а третiй з черкесами6."

Но истинная ирония истории заключается в том, что те самые кавказские "лицарi", которым в поэме "Кавказ" адресует Кобзарь свое знаменитое "Борiтеся - поборете, вам бог помагає!", те самые честные, самоотверженные герои, которым, кроме "чурека" и "сакли" якобы ничего не надо, - убьют его верного друга Якова Кухаренко.

Ночью 19 сентября 1862 года за станицей Казанской на отставного черноморского атамана и еще двух казаков напала шайка черкесов. Раненый Кухаренко попал в плен и через несколько дней умер. Только за 20 тысяч рублей выкупили черноморцы у "бескорыстных" своего атамана7, лишний раз доказав, что невесело быть другом того, кто молится за твоих врагов...

Но всего этого Шевченко, умерший полутора годами ранее, естественно, никогда не узнает. Очередной парадокс ускользнет от его прямолинейного мышления.

Впрочем, Шевченко попросту не имел свойственной тренированным умам привычки подмечать собственные противоречия. Чесал, что в голову взбредет. Сначала за здравие. Потом - за упокой. Вот, например, как трактует он свою излюбленную казацкую тему в "Iванi Пiдковi":

Було колись - в Українi

Ревiли гармати;

Було колись - запорожцi

Вмiли панувати.

И не успел ты ему поверить на слово, как он уже выкрикивает совершенно противоположное. Причем в своей обычной манере, прямо с пеной на губах:

Раби, подножки, грязь Москви,

Варшавське смiття - вашi пани,

Ясновельможнiї гетьмани.

Чого ж ви чванитеся, ви!

Да помилуй, кто же чванится? Это ведь ты сам только минуту назад, как надувался от самодовольства. Мы же смотрим спокойнее. Если взять какого-нибудь гетмана Ханенко, которого теперь только узкие специалисты помнят, - то, что и говорить, "варшавське смiття". А, если, например, Сагайдачного, так ты ему и в подметки не годишься. Он честно, от ран, после Хотинской битвы скончался. А ты, когда твой приятель Платон Лукашевич написал, что у него триста таких "свинопасов", как Шевченко, только наябедничал княжне Репниной и разревелся у нее на плече, чему есть собственноручное ее свидетельство: "Мой милый Шевченко <...> рассказал мне ужасную обиду, которое нанесло ему письмо этого ложного друга, и, рассказывая, плакал от боли. Видеть мужчину плачущим, особенно если горячо любишь его, чувствовать, что его унизили, - это очень больно; я не знала, что сказать, что сделать, чтобы утешить его"...

Утешила - руки целовала. Как утешала и раньше - даже шарф однажды связала ему, чтоб не мерз. На что он в ответ перепробовал, сколько смог, крепостных девок из прислуги княжны в Яготине и напился, как хряк - благо жил в отдельном флигеле, куда обед носили, если он дулся и не хотел выходить к гостям.

В припадке изредка донимавшего его раскаяния Тарас Григорьевич однажды признался в письме Гулак-Артемовскому: "Эх! То-то було б, дурний Тарасе, не писать було б поганих вiршiв та не впиваться почасту горiлочкою, а учиться було б чому-небудь доброму8"...

Но, полно, была ли его жизнь так трудна, как любили изображать его биографы и он сам? А вот и нет!

В ОБЪЯТЬЯХ ФОРТУНЫ

Стоит только снять черные очки, чтобы понять, судьба Шевченко необыкновенная удача. Достаточно простых сравнений. Родившийся в один год с ним Лермонтов - в двадцать семь уже в могиле. Его путь прерван в тот самый момент, когда Шевченко едва успел выпустить "Кобзарь" и пережить первые искры литературной славы. Достоевский (тоже почти ровесник - только на шесть лет моложе Тараса) четыре года проведет в Омском остроге на каторжных работах, а потом в Семипалатинске будет тянуть солдатскую лямку. Поэта Бестужева-Марлинского, декабриста, сошлют не в тихий Казахстан, как Тараса, а на Кавказ, где во время десанта на мыс Адлер 7 июня 1837 года горцы изуродуют его так, что труп не удастся опознать даже на следующий день при размене телами. (Знаменитого курорта, как вы понимаете, в Адлере тогда еще не было). Только наша украинская склонность к бесстыдному публичному мазохизму сделала из Шевченко гомерического, ни с кем не сравнимого страдальца.

Но измышления болтунов, как всегда, опровергаются одним абзацем, причем шевченковским же! 30 июня 1857 года он пишет своему другу Лазаревскому из Новопетровского укрепления о коменданте этой "фортеции" майоре Ускове: "Ираклий Александрович (щоб його лихо не знало) великий менi приятель. То ви вже, други, брати мої любiї, зробiть, що вiн там пише, зробiть для його i для мене. Вiн мене п'ятий рiк годує i напуває".