Но все-таки чем так приглянулся бывший казачок пана Энгельгардта бывшему грузинскому семинаристу?

Не поверите - сходством мироощущения. Так сказать, родством душ.

КРОВАВАЯ БИБЛИЯ

"Кобзарь" называют "Библией украинского народа". Шевченко - его пророком. Тогда, почему же мы удивляемся, что наше место - на задворках Европы? С таким "пророком" и такой "Библией" в другое - не пустят.

Недаром же сам Тарас однажды признался: "Я от природы вышел какой-то неконченный2"... Только в школьные учебники эта фраза до сир пор не попала. И мы штампуем "неконченных" дальше, воображая, что метим их чуть ли не знаком качества.

Первая же поэма, с которой начинается "Кобзарь" ("Причинна") поражает своей дикой бессмыслицей. Ждет дивчина казака из похода. Ждет, пока, тронувшись рассудком, не испускает дух под дубом. А тут (надо же, какое совпадение!) любимый возвращается. Глядит - красавица его ненаглядная копыта откинула. И что же он? Да не поверите: "Зареготавсь, розiгнався - та в дуб головою!"

По-видимому, это был богатырский удар! Поэт не уточняет подробностей, но, скорей всего, казак раскроил себе череп, как кавун. Оставалось только собрать мозги и похоронить этих степных Ромео и Джульетту. Мораль? А никакой морали, как всегда у Шевченко! Только глубокомысленная констатация: "Така її доля"...

И не стоит искать скрытых смыслов. Их нет. Ведь это просто бред не вполне нормального человека, помешанного на сценах жестокости. Материал для психоаналитика - не более того.

А дальше "кровавых мальчиков" становится все больше! Они просто обступают читателя со всех сторон:

Прокинулись ляшки-панки,

Та й не повставали:

Зiйшло сонце - ляшки-панки

Покотом лежали.

Червоною гадюкою

Несе Альта вiстi

Щоб летiли круки з поля

Ляшкiв-панкiв їсти...

Закрякали чорнi круки,

Виймаючи очi;

Заспiвали козаченьки

Пiсню тiї ночi...

Представляете картину: воронье закусывает и рядом капелла запорожцев сочными баритонами застольную выводит, чтобы у стервятников аппетит не пропал. Интересно: что они поют? Наверное, что-то вроде: "Гей, наливайте повнiї чари, щоб краще в свiтi жилося"...

Только ничего общего с реальностью шевченковская фантазия не имеет! Это опять только скачки подсознания - поэтические вымыслы двадцатипятилетнего молодого человека, несколько месяцев назад получившего у пана вольную и теперь грезами компенсирующего свое скромное состояние ученика императорской Академии художеств. Молодой человек никогда не был на войне. Никогда никого не убивал. А потому, откуда ему знать, хочется ли запеть тому, кто только что зарезал ближнего своего - пусть даже и врага?

Зато в стихах наш неопытный юноша - настоящий уголовник! В его воспаленном мозгу уже зарождаются первые (как всегда, черно-красные) эскизы будущих "Гайдамаков". Пройдет три года и они визжащим кровожаждущим гопаком влетят в чахоточную украинскую литературу:

Максим рiже, а Ярема

Не рiже - лютує:

З ножем в руках, на пожарах

I днює й ночує.

Не милує, не минає

Нiгде нi одного...

И выглянет из бесовского хоровода обезображенный ненавистью лик Гонты, в которого словно вселилась душа вурдалака:

Кровi менi, кровi!

Шляхетської кровi, бо хочеться пить,

Хочеться дивитись, як вона чорнiє,

Хочеться напитись...

Только чья это душа вошла в плоть несчастного уманского сотника? Да Шевченка же! Ведь не резал исторический Гонта своих сыновей! Это ему Тарас Григорьевич от себя приписал и речь ему вложил из самых темных недр СВОЕГО естества! Подлог, попросту говоря, совершил. Так кто же тогда настоящий вурдалак? Выходит, что добрячок Тарас Григорьевич...

Поднимаясь над подожженной гайдамаками Украиной, на мгновение он будто приходит в себя: "Тяжко глянуть"... А потом вновь впадает в демонический транс, на века заколдовывая несчастную землю:

... а згадаєм

Так було i в Tpoї

Так i буде...

Стоит ли удивляться, что в гражданскую войну, через семьдесят семь лет после написания "Гайдамаков", Украину снова зальют кровью, словно решив разыграть в лицах шевченковскую поэму?

И большевики, и националисты очень любили Шевченко, с одинаковым рвением создавали его культ и числили в своих пророках.

Почему?

ХУТОРСКОЙ ФИЛОСОФ

Да потому, что порывшись в "Кобзаре", можно найти материал для любой идеологии! Нет такого тезиса, который бы не исповедовал наш "украинский апостол", и от которого бы он одновременно не отрекался.

Шевченко - атеист? А почему бы и нет!

"Нехай, - каже, - Може, так i треба".

Так i треба! Бо немає

Господа на небi!

И упорный атеист! Убежденный! Высказавшись в этом духе в поэме "Сон", через год опять разразится очередной безбожной вариацией:

Нема раю на всiй землi,

Та нема й на небi3.

Но, может, он богоборец? Есть и тому подтверждение! Именем Христа размахивая, не раз того проклинал:

Отим киргизам, отже й там

Їй же богу, лучче жити,

Нiж нам на Украйнi.

А може, тим, що киргизи

Ще не християни?..

Наробив ти, Христе, лиха!

Правда, все это не мешает Тарасу Григорьевичу безапелляционно поучать в письме своего приятеля Козачковского: "Веруй! И вера спасет тебя", а над атеистами издеваться:

Якби ви вчились так, як треба,

То й мудрiсть би була своя.

А то залiзете на небо:

"I ми не ми, i я не я,

I все те бачив, i все знаю,

Нема нi пекла, анi раю,

Немає й бога, тiльки я!

Но через каких-нибудь пять лет наш интеллектуал выкидывает очередное мировоззренческое коленце - на сей раз в "индуистском" духе. Внимательнее изучив человеческую природу во время армейской службы, Кобзарь внезапно становится приверженцем теории переселения душ:

Менi здається, я не знаю,

А люде справдi не вмирають,

А перелiзе ще живе

В свиню абощо, та й живе...

Обратите внимание на обаятельный ход поэтической мысли - реинкарнация происходит только в свинью или нечто подобное. Никакие "благородные", симпатичные животные, вроде коня или собаки, бывшим людям не достаются - не заслужили. Только в свинью! Ну, в крайнем случае, в дикого кабанчика...

Но проходит еще какое-то время, и вот Шевченко уже снова тихий блудный сын божий, просто истекающий медоточивой молитвой:

Недавно я поза Уралом

Блукав i господа благав,

Щоб наша правда не пропала,

Щоб наше слово не вмирало;

I виблагав. Господь послав

Тебе нам, кроткого пророка...

И что же заставило его уверовать? Что оживило выжженную злобой душу неудачливого демона? Да всего лишь знакомство с пухленькой начинающей писательницей Машенькой Маркович, спекулирующей под псевдонимом Марко Вовчок модной темой народных страданий, а между делом, кокетничающей с разномастными подержанными ловеласами, вроде Кулиша или Тургенева.

В репертуаре Шевченко впервые появляются даже несвойственные ему ранее нотки смирения и самокритичности:

Не нарiкаю я на бога

Не нарiкаю нi на кого.

Я сам себе, дурний, дурю,

Та ще й спiваючи...

Такое впечатление, что этот тип просто спорит сам собой, как это свойственно сумасшедшим, путаясь в мыслях, спотыкаясь на каждом шагу и кривляясь перед зеркалом. Но, возможно, сложность предмета его смутила? Нет ведь ничего затруднительнее богословских прений.

Давайте-ка подождем, пока он слезет с неба.

Но и на земле Шевченко остается таким же путаником.