Несчастный стал было отнекиваться, а я по всем приметам узнал, что он изначально не принял участия в столь гнусной проказе по причине чудовищной трусости, но тут дружки осмеяли его и в присутствии четырех покойников, он не смел отказываться.

А смысл шутки был в том, что мой враг, как и прочие русские, имел простой пистолет, заряжаемый круглой пулей. Мой же был казенного типа с картонной гильзой и пулей с крылышками. Пуля хоть и не обладала нужною меткостью, но из-за массы и склонности провернуться пару раз в ране... поражала воображение.

Поэтому, стоило нам стать в позицию, я тут же почти побежал вперед с самым зверским выраженьем лица, кое только смог на себя напустить. Мой враг, по причине природной трусости - страшно испугался и пальнул наудачу, я же к тому времени был почти у барьера и тоже выстрелил.

Вообразите себе, моя пуля угодила ему прямо в пах!

Когда стало можно хоть что-то сказать, не заглушаемого воплями только что кастрированного дуэлиста, я повинился перед собранием:

- "Простите за столь слабый выстрел, если бы я стрелял из привычного мне оружия, он ушел бы на небо - словечка ни проронив. А так... Надеюсь, он выживет".

Противники мои имели совсем зеленые лица и меж собой шептались, что стреляться со мной - что на нарезном, что на гладком - чистое самоубийство. (Враг же мой помер где-то через месяц в страшных муках от гангрены "этого самого".)

Четвертый мой противник по жребию и шестой за день, выбрал, наконец, шпаги. Я с радостью согласился, ибо пуля, что про нее ни говори, все дура. Что касается шпаги, я знал, что на всей Руси найдется не более десятка кольщиков, представляющих мне угрозу. Из них при Константине состоял лишь поляк Ян Яновский, коий не входил в число дуэлистов, хоть и был среди зрителей.

Четвертый из дуэлистов официальных не составил для меня никакого труда. Я с первого выпада пронзил ему "Жозефиной" сердце и все было кончено. Зрители оценили ту легкость, с коей "Жозефина" вошла в несчастного и пожелали смотреть столь прекрасную вещь.

Среди тех, кто кинулся к "Жозефине" был и Яновский, но я в первый миг... Для меня громом грянуло:

- "Полноте вам, генерал, детей убивать. Не угодно ли вам скрестить шпаги с тем, кто знает в сем толк?"

Я застыл. Лишь теперь я почуял подготовленную мне ловушку. Эти юнцы пушечное мясо противника были призваны измотать меня глупостями, да - иль подранить, или - усыпить мою бдительность. Но это было лишь вступлением к дуэли с Яновским. САМИМ Яновским!

Я по сей день надеюсь, что оказался бы сильнее его в Честном Бою, но... Мой конек - Сабля, а Сабля хороша в конной рубке. Не слыхал я про то, чтоб кто-то устраивал Дуэли на лошадях...

Так вот, - на тот день Ян Яновский числился "лучшим нарочным бретером всей русской армии". Что значит - "нарочный бретер"?

Это значит, что когда Наследнику Константину кто-то шибко не нравился, Ян пытался вызвать того на дуэль. И всегда убивал свою жертву. В сием нет ничего личного - такая работа.

Я - Уважал Яновского. Бедность семьи (вызванная Разделами Польши) принуждала его к сему Ремеслу. Каждый зарабатывает, как умеет. Но не всякий при том смеет звать содомитов - дерьмом, а сие - дорого стоит. Да и фехтовальщик он был - лучше некуда.

Но меня поразил один факт. Яновский считался Лучшей Рапирой Империи. Мой конек - Сабля. Дураку ясно, что в верховом бою - умрет он, а на дуэли, скорей всего - я. Так на кой черт тому, кто в сием деле лучший разглядывать мою шпагу? Ведь смотреть шпагу перед дуэлью, мягко говоря, просто Бесчестно!

Что ж, ежели мой враг шел на этакое, я со смехом сказал:

- "Изволь. Но сперва - мне надо выпить. Стакан водки и... Петер, перемени-ка мою подругу - рубаху, что-то я шибко вспотел", - с этими словами я щелчком отомкнул пряжку и небрежно отбросил ремень с ножнами в сторону, а сам стал расстегивать запонки, дабы снять пропитанное чередою белье.

Петер в первый миг с изумлением смотрел на меня, ибо сразу не понял, с чего это я назвал рубаху "подругой", но тут до него дошло, что Подруг у меня и впрямь - две и их можно переменить.

Он тут же принес свежую рубаху с огромными, выпирающими во все стороны плечиками. Я к тому времени как раз с жадностью набросился на очередной кусок мяса и Петер положил белье сверху на груду моей амуниции. Я тут же снял потную рубашку и бросил ее туда же, а Петер помог мне облачиться в свежий наряд. После этого он надел грязную рубаху на те же (во всяком случае - очень похожие) плечики и растворился в толпе. Я же подошел к моей амуниции, снова застегнул на себе ремень с ножнами со вложенной шпагой и, подняв стакан водки, сказал:

- "Дорогой Ян, в отличие от тех Клюкв - тебя я не считаю врагом. Может - не станем драться из пустяков?"

Яновский, обводя рукой тела пяти убитых мною людей (шестого кастрированного - уволокли в лазарет), отвечал:

- "Какие тут пустяки?!"

- "Ну ты хотя бы выпьешь со мной - за здоровье?"

На что Яновский, вдруг потемнев лицом - выкрикнул:

- "С палачом моей Польши - не пью!" - на что я только кивнул и, разводя руками, промолвил:

- "Я тебя понимаю. Ты - настоящий поляк. Ты даже готов биться с пьяным, дабы получить преимущество. Хорошо".

Я хлопнул стакан, встал в позицию, но координация у меня была уж не та, и первым же выпадом я попался в ловушку. Выходя из нее, я вынужден был либо рубить, подвергая опасности мою дорогую рапиру, либо - подставиться под удар. Я решился рубить и лицо Яновского осветилось радостью. Со сломанной шпагой, я не продержался бы против него и минуты.

Лишь перед смертью он узрел выражение моего лица и осознал, что для человека, дорожащего шпагой, мой замах и удар подозрительно жестки. Он с удивлением взглянул на летящую к нему шпагу и тут - внезапный вечерний луч света ударил по хладной стали и Яновский в последний миг своей жизни увидел, как солнечный луч сверкнул на режущей кромке - не рапиры, но - мадьярской сабли!!

Дикий ужас отразился на его лице и остался на нем навсегда - ни один врач так и не смог стереть его с лица трупа, как они ни старались придать ему благостный вид.

Моя же кровожадная "Хоакина", как нож сквозь масло, прошла сквозь рапиру Яновского, его в последний миг отчаянно вскинутую правую руку, правое плечо и ключицу и остановила свой смертный ход, лишь отделив друг от друга шейные позвонки... Столб крови, коий ударил вверх, был толщиной с мою руку!

При виде такого финала двое, или трое из "дуэлистов" забились в настоящей истерике. Они сразу поняли, что сие значит. Я только что убил "Короля по Рапире". А они все были - далеко не короли!

Я же, отряхивая с себя брызги крови седьмого за день врага, пожалел его:

- "Зря ты не выпил со мной. За здоровье свое..."

Тут к нам набежало много народу и я знал, что все было подстроено. Никто бы не дал мне прирезать всех прочих, а они уже были в таком состоянии, что пошли б под мой нож, как кролики сами прыгают змее в пасть...

Многие по сей день изумляются, - как я посмел взять Саблю против Яновского? Для Сабли нужен большой размах, да известная скорость - истинный рапирист просто не даст вам ни шанса, ни секунды для этого! Ежели б Яновский в тот день вел себя Честно, мне с моей Саблей против быстрой Рапиры еще до дуэли можно было бы заказать белые тапочки!

Я всегда отвечаю на этакое:

- "Он уже пошел на Бесчестный поступок. А сие значило, что он для себя - все решил. Раз я знал, что он будет Бесчестен, я вел себя соответственно. Поступи он вдруг Честно, я был бы мертв. Но - "Коготок увяз - всей птичке пропасть..."

Именно потому у него и застыл такой Страх. Он понял, что сие - Кара Божия. Сам Господь умерщвляет его за то, что он ступил на дурной путь. А для католиков - Спасение куда важней Смерти!

Сей человек при жизни был наемным убийцей. В миг Смерти он осознал, что - Проклят и сие поразило его более, чем моя Сабля. Божьи Мельницы мелют медленно, но - весьма тонко..."