В закройном цехе меня встретила пожилая седая женщина, коммунистка Мария Бойцова, и по-матерински обняла. Затем, отступив на шаг, строго посмотрела в глаза:

- Как, выстоите?

- Постараемся, - ответил я.

- Надо постараться, - понизив голос, мягко сказала она. И, взяв под руку, повела меня по цеху. - Смотрите, он жив. А слух прошел, будто убит. Живы и наши мужья и сыновья. Не верьте слухам!

На прощание она опять меня обняла и прошептала:

- Будешь жить. Когда молва хоронит человека, он обязательно долго живет.

Видя, как бороздят ленинградское небо фашистские разведчики, насколько изменился облик города, нетрудно было догадаться: фронт приближается к Ленинграду.

16

И надо же было случиться такому: на второй день после моего отъезда батальон потерял своего замечательного командира! Произошло это вот как.

Ранним утром, когда бойцы еще отдыхали, в расположении нашего батальона неожиданно появились фашисты. Лупенков объявил боевую тревогу и организовал круговую оборону. Но деревню удержать не удалось. Пришлось отступить, чтобы, собравшись с силами, отбить Ратчино у врага. В разгар этих событий пришел почтальон и вручил Лупенкову газету "На защиту Ленинграда", издаваемую политотделом армии народного ополчения. В газете был помещен портрет Лупенкова и напечатан очерк С. Бойцова о нем. Михаил Григорьевич положил ее в полевую сумку. "Почитаю потом", - сказал он и стал готовить батальон к контратаке.

В середине дня на помощь пришли танки. Комдив приказал комбату самому возглавить контратаку. Капитан Лупенков вскочил на ведущий танк и увлек за собой бойцов. Это только сказать легко: "...вскочил на танк и увлек за собой бойцов". На деле же это крайне рискованный, требующий огромной воли и мужества поступок. Если танкист защищен броней и вооружен, что называется, до зубов - и пушкой и пулеметом, то стоящий на танке, по существу, беззащитен. Он - открытая мишень для врага. В войну командиры решались на такой шаг лишь в критический момент, когда надо было увлечь за собой людей своим личным примером, презрением к смерти. Именно так и поступил Михаил Григорьевич. Когда ему приказали: "Лично возглавьте атаку", - он сделал это, не колеблясь. Деревня у врага была отбита благодаря бесстрашию, отваге комбата. Но эта победа стоила ему жизни.

Сперва продвижение батальона шло успешно. Видя своего командира во весь рост стоящим на танке с поднятой рукой, ополченцы смело бросились вперед и выбили из Ратчина фашистов. Но тут в танк, на котором стоял комбат, угодил вражеский снаряд. Осколки впились в тело Лупенкова, и он повалился на башню. Бойцы подхватили его на руки...

Комбат скончался, не приходя в сознание. Похоронили его в этой же деревне, где все еще дымилось и горело, дышало едва затихшим боем. Когда тело Михаила Григорьевича, бережно завернутое в шинель, было предано земле, бойцы обнажили и в минутном молчании склонили головы. Некоторые из них не могли сдержать слез.

Дружный трехкратный залп из винтовок был той почестью, какую ополченцы могли оказать своему комбату, и с возгласами "Отомстим за капитана!" они снова пошли в бой.

О гибели Лупенкова я узнал еще в Ленинграде, от секретаря парткома "Скорохода" Смирновой. Сообщение это потрясло меня. Мысленно я представил себе Михаила Григорьевича в лучшие его минуты - всегда жизнерадостного, с сияющей улыбкой, человека подкупающей доброты и отзывчивости, серьезного и собранного в трудные часы. Ожило в памяти и наше расставание перед моим отъездом в Ленинград, прикосновение его теплой ладони и брошенные вдогонку слова: "До скорой встречи, комиссар!"

Выйдя от Смирновой, я долго, бесцельно ходил взад-вперед по Международному проспекту. Но прийти в себя, успокоиться не мог. Не мог смириться с мыслью, что больше никогда не увижу своего верного фронтового друга. Не мог представить себе и батальон без любимого командира. Волновало меня и то, что через пару часов ко мне домой должен был приехать отец Михаила Григорьевича. Что я ему скажу о сыне? Нелегкая предстояла встреча. Хватит ли у меня мужества сообщить отцу правду?

И вот я дома. Звонок. Открыл дверь - предо мною стоял высокий, худощавый человек. Если бы он был моложе, право же, я не отличил бы его от Михаила Григорьевича. Извинившись и оставив гостя в комнате, я побежал на кухню поставить чайник. Умышленно задержался там, чтобы выиграть время и принять решение: сказать о гибели сына или утаить эту страшную для отца весть?

Григорий Иванович, обрадованный возможностью разузнать о своем сыне от человека, с которым тот делит тяготы фронтовой жизни, стал расспрашивать меня буквально обо всем, даже о том, чем питается сын, поскольку перед отъездом на фронт у него началось обострение язвы желудка. Стараясь держаться, я ответил на все вопросы. Однако главного не сказал. Возможно, поступил неправильно. Но иначе не мог. Не хватило сил нанести ему такой удар.

...Свой батальон я разыскал с большим трудом, он держал оборону в маленькой деревушке Заболотье, неподалеку от Копорья. Первый, кого увидел, был начальник штаба полка капитан Лабудин, давний друг Лупенкова по совместной службе в армии. Он ждал меня, чтобы передать командование батальоном.

Первым делом мы с ним сели и написали письмо семье Лупенкова и его родителям, сообщив, при каких обстоятельствах погиб Михаил Григорьевич, рассказали о его подвиге. Вложили в конверт и газету "На защиту Ленинграда", которую перед роковым для него боем он так и не успел прочитать.

Остается добавить, что в сентябре 1941 года Михаил Григорьевич Лупенков посмертно был награжден орденом Красного Знамени.

Тревожные это были дни, тяжелые. Преследуемый фашистами батальон отступал. Мы блуждали по деревням, лесам и полям, пока наконец не подошли к Гостилицам - большому селу, которое соседствовало с глубоким оврагом, решив в нем закрепиться и отдохнуть. Но ни закрепиться, ни отдохнуть не успели. Не прошло и нескольких часов, как мы услышали характерный рев моторов приближавшихся вражеских танков, одновременно нас начала обстреливать артиллерия. Пришлось покинуть и Гостилицы - это удобное для организации обороны, расположенное на возвышенности село, стоявшее на одной из главных автострад, ведущих к Ленинграду. Мы ушли в близлежащий лес, сумели там закрепиться и сразу же осуществили несколько контратак и вылазок в тыл противника. Фашисты превратили Гостилицы в плацдарм и начали накапливать здесь силы. Беспрерывно, сплошным потоком по шоссе в сторону Гостилиц перебрасывались войска, подвозились боеприпасы и продовольствие. Это породило у нас дерзкий план - ударить по стекавшимся в Гостилицы вражеским резервам с тыла. Но кому поручить эту сложную, требующую смелости и точного расчета вылазку?

Выбор пал на наш батальон. И я тут же был вызван к командиру полка, который поставил передо мной задачу сформировать отряд добровольцев в сорок - пятьдесят человек и ночью, оседлав шоссе между Гостилицами и деревней Новая Буря, совершить налет на колонну противника с боеприпасами и продовольствием.

Вечером того же дня вместе с комиссаром батальона Амитиным и начальником штаба Качаном, владевшим немецким языком, мы выстроили бойцов и командиров, согласившихся отправиться в тыл врага.

- Может быть, кто передумал? Еще не поздно. Если есть такие, шаг вперед!

Ни один человек из строя не вышел.

Разделив отряд на две группы, низинами и кустарниками, тщательно маскируясь, подошли к позициям противника, а едва приостановились, вблизи взорвались два случайно залетевших артиллерийских снаряда. Не поспей мы броситься на землю, нам пришлось бы худо. Отделались мы в общем-то легко: были ранены только двое.

Обойдя Гостилицы с запада, отряд пересек предполагаемую линию, разделявшую наши и немецкие войска, и пошел дальше через болото, поросшее сосняком, низенькими березами и мхом. Ноги вязли, временами бойцы погружались по колени, а то и по пояс в топкую жижу. Но упорно, безостановочно продвигались к намеченному на карте пункту, который, по нашим расчетам, находился в километре от шоссе. Выбравшись из болота и наткнувшись на поляну, как бы прижавшуюся к возвышенности, сделали привал. Сушить одежду и обувь не стали: разводить костер было опасно, да и рассвет близился. Ограничились тем, что наскоро перевязали потертые ноги и позавтракали. Посланные нами разведчики довольно скоро вернулись и доложили, что автострада свободна и что по ее обочинам плотной стеной простирается кустарник, переходящий в лес.