Эту картину - удавленного капитана - королю и дону Лопе еще предстоит увидеть. В первом издании (1651) Кальдерон или молва дали драме совсем зловещее заглавие: "El garrote mas bien dado". Интеллигентнейший перевод был бы "Никто не казнил справедливее", а более близкий к кошмарно-гойевскому смыслу - "Удавлен поделом"...
Избрать такой, хотя общеизвестный, сюжет для сцены можно было в большом гневе и в условиях всеобщего брожения в Испании 1640-х годов. Отпадение Португалии от Испании в 1640 г. аннулировало единственное успешно - с точки зрения Филиппа II - доведенное им до конца крупнейшее завоевательное мероприятие. Тогда, в 1580 г., давлением, оружием, подкупом он добился, что его как сына португальской принцессы признали королем Португалии, а значит и ее гигантских владений в Африке, Индии, Индонезии и Бразилии. По протяженности обитаемой береговой линии от соединения владений Испании и Португалии получилась величайшая империя за всю историю человечества. Это погубило Испанию, ибо страна во многом превратилась в паразитический придаток, призванный править этой империей, притом экономически никак не обоснованными чудовищными мерами принуждения. Филипп II видел "славу", а об объеме скрытой в ней катастрофы не задумывался. Однако непосредственные опасности - необходимость держать войска в Португалии и другие - он понимал. Поэтому осложнять ситуацию неожиданным конфликтом со своими же кастильцами или эстремадурцами на пути в скрыто бурлившую Португалию не хотел.
Можно подумать, что Кальдерон "обыгрывает" официальное прозвание короля "благоразумный" и заставляет его отступить перед крестьянским самосудом над офицером-насильником, перед логикой алькальда. Кресло говорит королю: "И если кто // В главнейшем справедлив, что значит, // Коль погрешил он в наименьшем?"
"Благоразумный" Филипп, увидев задушенного капитана, останавливает репрессии против крестьян:
Дон Лопе, это свершено уж.
Смерть присудили справедливо,
А тот, кто в главном справедлив,
Грешить он может в наименьшем.
...
Я в Португалию спешу.
В местечке этом оставайтесь
Алькальдом и притом бессменным.
Читатель уже привык к тому, что Кальдерона надо читать внимательно. В драме несколько раз упоминается о выборности как об источнике авторитета алькальда, так что король, проявив неслыханную милость, все же подпортил хоть "в наименьшем", утвердив алькальда на свой монархический манер.
Драма "Саламейский алькальд" синтезирует разные направления литературы XVII в. Черты барокко не доминируют в ней так явственно, как в других произведениях Кальдерона. Преемственность с Возрождением и с "Фуэнте Овехуной" - Возрождением par excellence - очевидна. Есть выведение из несомненного случая некоей перспективы "на все времена", типичное для писателей и художников-синтетистов XVII в. Есть, как мы увидим, и богатый разнообразными персонажами и событиями фон, отличавший пикарескно-караваджистскую линию. Наконец, есть черты классицизма: строгая уравновешенность, симметрия, особенно проявляющаяся в соотношении реплик Креспо с репликами дона Лопе, симметрия, не менее сурово выверенная, чем в трагедиях Корнеля. Наблюдается законченность действия, относительная неизукрашенность и простота языка, делающие эту драму одним из проявлений классицизма или предклассицизма на испанской почве.
Так определенно, как Кальдерон провел черту между Испаниями двух основных сословий, ее не проводил никто. Но у Кальдерона это не ведет к схематизму и к схожести персонажей по классовому признаку. Особенно богат характер Педро Кресло. Людям высшего сословия он не нравится. "Претонкий этот мужичина" - размышляет дон Лопе. Не нравится он и захудалому "дворянчику" дону Мендо, устраивающему тщетные серенады дочери Креспо "Злокачественный он мужик"...
Но прогрессивный зритель и читатель все 350 лет придерживался другого мнения. А. И. Герцен в дневнике 1844 г. отметил превосходный характер Педро Креспо и вынес ставшее знаменитым суждение: "Велик испанский плебей, если в нем есть такое понятие о законности..." {Герцен А. И. Собр. соч.: В 30-ти т. М., 1954. Т. 2. С. 363.}
Педро Креспо горд крестьянским происхождением и достоинством, не согласен покупать дворянское звание, хотя средств у него хватило бы ("честь деньгами не купишь"). Он сдержан, бывает смиренен, но когда речь идет о чести и достоинстве простолюдина, он бесстрашен и перед доном Лопе и перед самим королем. Сходство Кальдерона с синтетическим направлением XVII в. открывается в том, что его герой смотрит вперед за дальние горизонты, ставя вопрос: "а почему, за что нам биться?"
Столь же достойны те крестьяне и жители местечка, которые избрали алькальда и вершат вместе с ним рискованный суд. Сын Педро Креспо Хуан более подвержен расхожим представлениям. Когда ему не удается убить насильника, он собирается восстановить честь сестры ее убийством. Слуга Нуньо больше всего мечтает о сытной еде. Веселый солдат Ребольедо и его подруга Ла Числа (Искра), бросившая ради него богатых содержателей, втягиваются в преступление капитана; Ребольедо хмелеет от возможности убивать, и опоздай дон Лопе и король, он и его подружка могли бы получить от алькальда по заслугам.
У дворян в пьесе тоже разные характеры.
Дон Лопе де Фигероа (с ним читатель встречался в драме "Любовь после смерти") безжалостен в чрезвычайных обстоятельствах. Но хоть он и готов "забить алькальдишку на месте батогами", он отходчив, хочет быть по-своему справедливым, испытывает известное уважение к Педро Креспо. Кальдерон искусно изображает, как на определенном уровне между этими двумя упрямыми стариками, людьми долга, каждый посвоему, существуют некоторые человеческие отношения: пусть отталкивание, но "общее поле".
Капитан дон Альваро де Атайде ненавидит и презирает народ; свое желание овладеть Исабелью Креспо он сам объясняет как "бешенство":
Тут просто бешенство, тут гнев,
Тут распаление упрямства.
Действия и "чувства" капитана вполне сочетаются с отвращением к крестьянской девушке до и после зверского насилия в лесу.