Кальдерон ввел в драму узлы, которые ввек не разрубить сторонникам одноцветной официально-католической концепции его творчества.

В начале драмы, еще свободным, дон Фернандо отпустил пленного фесского полководца Мулея, когда тот объяснил, что его пленом может воспользоваться соперник по любви к Феникс. Мулей верен дружбе и, рискуя жизнью, готов, в свою очередь, помочь бежать дону Фернандо, которому грозят истязания и смерть. Однако Стойкий принц, решившийся на муки и подсознательно ощутивший, что отказ от счастья любви - одна из самых тяжких из них, не принимает помощи Мулея и произносит слова, колеблющие представление о нем как о герое веры и сближающие его с простым солдатом, выполняющим свой долг, "как все", произносит "войнаимировские" слова, открытые "на все времена":

Когда его страданье - Феникс,

Он большей скорбью огорчен.

Моя печаль - страданье многих,

Обыкновенная беда.

Кальдерон редко бывает схож с Толстым, и мы не станем больше настаивать на мысли, что до рассказа о судьбе Пьера Безухова и Платона Каратаева в плену мало кто так писал. Схождение может быть усмотрено лишь на существеннейшем, но скрытом уровне - в соединении проблем "войны" и проблем "мира" органически и таким образом, что конечную, высшую важность по сравнению с суетой "войны" имеют вопросы "мира". Великим словом является формула "обыкновенная беда" (Бальмонт перевел буквально: es comun репа). Но стилистически никакого сходства между толстовской неукрашенностью и фигуральностью барокко нет. Стих "Когда его страданье - Феникс" намеренно многозначен. "Феникс" воплощает не только семейное счастье человеческой мирной жизни. Есть здесь и подавленная скорбь дона Фернандо, который не может дать свободы чувству к возлюбленной своего мавританского побратима. Есть здесь и игра смыслом имени: решение дона Фернандо с определенностью ведет его к мученической смерти. Исход страданий Мулея неясен, и они могут испепелять его как сгорающая птица феникс и, как она, возрождаться из огня и пепла.

Нельзя обойти вниманием, что в этих стихах уравниваются два мира - мир христианский и мир магометанский - и делаются понятными взаимные благословения друзей именем бога и аллаха.

Другим весьма загадочным пунктом драмы являются мысли, что герои "обязали небо" (obligando al cielo) им помогать, а особенно последние слова Феникс в конце драмы: "cumplio el cielo su homenaje". Эти слова не решились точно перевести ни А. В. , Шлегель, ни французские прозаические переводчики первой половины XIX в., которые легко могли прибегнуть к кальке, ни Юлиуш Словацкий, ни, наконец, Бальмонт и Пастернак. Буквально: "исполнило небо свой оммаж", т. е. "вассальное обязательство" по отношению к Стойкому принцу. Если натянуть значение термина феодального вассалитета "оммаж" до готовой лопнуть струны метафоричности, можно перевести "исполнило небо свой обет". Но и такого тезиса не признает никакое богословие, если речь не идет о языческом роке или о заранее свободно данном небом обетовании. Кальдерон, певец человеческой стойкости, дошел в апофеозе Стойкого принца до невозможного в религиозном мышлении постулата, что человек может "обязать небо" и добиться того, чтобы "небо выполнило свое обязательство"!

Драматург, видимо, сам понял, что зашел слишком далеко, к чуждой ему грани, где кончается вера и маячит богоборчество или магия. Во всяком случае, важные элементы в развязке драмы "Жизнь есть сон" могут быть поняты как исправление поэтом стиха об исполнении небом (вассального) обязательства. Потерпевший поражение в битве с сыном Басилио бросается к ногам Сехисмундо со стоном:

Пусть, после стольких предвещаний,

Исполнит сказанное небо

Свершит обещанное рок.

(Y tras prevenciones tantas

Cumpla el hado su homenaje

Cumpla el Cielo su palabra.)

Здесь все похоже, но все совсем по-другому. Предвещание сбывается лишь формально, ибо Сехисмундо-победитель проявляет не жестокость, а величайшую почтительность к отцу. Homenaje отнесено не к небу, а к року (язычество в известных пределах допускало обязательство того или иного бога смертному: Аполлона, Афины - Оресту), к небу же отнесено свободное слово самого неба, а не обязательство. Глагол "cumplir" из совершенного прошедшего изъявительного наклонения (preterite, т. е. перфект: "выполнило") переведен в настоящее время сослагательного наклонения (subjuntivo presente: "пусть же выполняет..."). Перед зрителем не реальность, а предположение Басилио.

Сехисмундо в ответном монологе отцу говорит о нелепости принятых Басилио мер, которых одних было достаточно, чтобы ожесточить сына. Бросаясь, в свою очередь, к ногам побежденного отца, он определяет неизбежность происходившего изречением: "Sentencia del Cielo fue".

То было приговором неба;

И как он [отец] ни хотел его

Предотвратить, он был не властен.

Но исправив крайность в отношении обязательства неба, Кальдерон отнюдь не склонен был становиться на точку зрения "предопределения" и оставался верен идее "свободы воли". Небо показало царю лишь то, что он ошибся в способе преодолеть приговор неба, "победить его": "...el Cielo te desengana // De que has errado en el inodo // De vencerle..."

Небо показало,

Что ты ошибся, захотев

_Так_ победить его решенье.

Подчеркнутое нами у Бальмонта "так" несколько ослабленно соответствует испанскому "в способе".

Как Кальдерон ни исправлял идею, что можно "обязать небо", получилось лишь, что не надо ошибаться в способе победить его.

Полуосознанно начатая Данте борьба с томизмом, самой "просвещенной" догматикой эпохи, привела в ближайшие века к необратимому разладу у верующего разума и веры: они сосуществовали, но не сливались и у Кальдерона - тут уж не до "черного" великоинквизиторского мифа.

В "Стойком принце" с темой подавленного томления дона Фернандо по Феникс расцветает лиризм двуфокусной драмы. Отделенные друг от друга одна любовью, другой - дружбой с Мулеем, разностью вер и положений, одна царевна, другой умирающий смердящий раб, разделенные неизмеримостью и несоизмеримостью бед, Феникс и дон Фернандо неосознанно влекутся друг к другу. Фернандо, когда в нем погасло все, кроме стойкости, произносит Феникс прощальный сонет о вянущих цветах и слышит от нее столь же грустный сонет об угасающих звездах. В собственно поэтическом плане в этот момент по существу и свершается его отречение и смерть, мгновенное угасание красоты, воссозданное в сонетах, и есть гибель Стойкого принца, разрешение действия, идущего от второго фокуса драмы.